Модификаты

Спустя минут пять при непрерывном помешивании масса немного загустела, и Рисве снял блюдо местным аналогом ухвата, зачерпнул его широкой плоской деревянной ложкой, тщательно подул и предложил мне попробовать. На вкус его творение было помесью жидкого омлета и солоноватой пряной овсянки, но мне очень понравилось.

— Нельзя мужчине быть таким идеальным, — почти промурлыкала, пока с удовольствием разжевывала похрустывающие кусочки тех самых "грибов". Черт, учитывая, как прошли последние сутки, неудивительно, что аппетит у меня открылся просто зверский. — Должен быть обязательно какой-то подвох.

— Почему? — искренне не понял Рисве. — Разве я глупец, чтобы не стараться быть лучшим для тебя? Ведь иначе ты можешь захотеть покинуть меня.

— Просто… — запнулась, не зная, как сформировать свою мысль, чтобы не задеть его, но и быть понятой, — я не хочу тебя идеального, а желаю тебя только настоящего. Ты должен быть собой, а не кем-то, кого, по твоему мнению, я бы хотела в тебе видеть. Показывай мне себя истинного, и тогда я… перестану бояться того, что за совершенным фасадом кроется нечто пугающее.

Ну вот я и открылась еще на чуть-чуть и очень надеюсь быть понятой. Рисве положил ложку, которой кормил меня, и аккуратно, словно боясь напугать, пересадил к себе на колени, лицом к лицу.

— Софи, смотри на меня, — сказал он, нежно погладив большими пальцами по скулам, — смотри и знай, что ничего я от тебя не прячу и никогда не буду прятать. Я весь до дна перед тобой. Гляди и осознай, что в глубине меня не прячется чудовище, там есть лишь страж, готовый защитить тебя от всего и сражаться за наше счастье.

Он думает, что меня напрягает наличие у него другой ипостаси?

— Я не о том, что ты обращаешься…

— Я знаю. И тоже говорю не об этом. — Рисве оставил легкий поцелуй между моих бровей. — Просто осознай: никогда, никогда и ни за что от меня тебе не стоит ждать угрозы. Чтобы ты ни делала, как бы ни поступала и в каком бы ни пребывала виде и настроении, всегда я твой энгсин, а ты моя анаад. Я не тороплю тебя и не стану требовать веры в это немедленно. Прошу только видеть меня, именно меня, а не прошлое, нанесшее тебе глубокие раны.

— Ты не представляешь, как же сильно этого хочу, — пробормотала, сглатывая ком в горле и прижимаясь к нему не только телом, но и, кажется, всей больной душой.

Наш день прошел как во сне, счастливом, наполненном теплом и нежным узнаванием друг друга сне. И это было таким контрастом с тем кошмаром, что опять явился ко мне ночью.

Проснувшись снова в поту и сотрясаемая дрожью, я теперь сама вцеплялась в Рисве, как в спасательный круг, твердя себе, что наваждениям не победить моего стремления к освобождению от боли. Вот только холодный рассудочный внутренний голос все равно вопрошал: "А хватит ли у Рисве терпения, если моя борьба с ужасами прошлого слишком затянется? Не выгорит ли он дотла от темного огня, что полыхает в его глазах при виде моих страданий?" Вдруг единственное избавление от той мерзости, что поселил во мне Тюссан, — это лишь отмщение, а не забвение? Что, если всей моей цивилизованности и стремления к счастью недостаточно и кровожадная первобытная часть меня никогда не перестанет требовать увидеть своего врага и мучителя поверженным и разорванным на куски, точно так же, как он разорвал мою душу?

* * *