Модельер

Да, конечно поблизости не было шума воды. Хотелось послушать, как будет стучать по стеклянному участку крыши дождь, но для этого придётся ждать весны. На оттепель в этом году надеяться уже не приходится. Но зато на застеклённом балконе нашёлся заваленный всякими древностями угол, накрытый от сырости полиэтиленовой плёнкой, будто сложенные на палубе паруса стоящего на приколе судна. Влад приподнял краешек полиэтилена, вдохнул запах пыли, старых ковров и ватных одеял, а затем откинул покрывало и опустился на корточки перед обнаруженным кладом. Дом совсем новый — откуда бы здесь появился хлам? Наверное, хлам — неотъемлемая часть человеческого жилища, бессменный его спутник. Как плесень, заводится сам по себе и тихо размножается на балконе и в чулане, делая иногда вылазки к соседям. Главное — знает это каждая хозяйка, которая хоть немного осведомлена о свойствах хлама — не вносить его в дом. Иначе баста. Каюк. Станешь собирателем древностей. Влад же, с почти детским восторгом протянув руки, извлёк оттуда музыкальный проигрыватель. Снял крышки сломанного пластикового динозаврика, когда-то раздражающего вкусовые рецепторы лимонно-жёлтым цветом, а теперь щеголяющего благородно-коричневым.

Эту вещь Влад знал и любил: плавное вращение опорного диска, жужжание каретки, ребристый пластик и благородный блеск головки были ему хорошо знакомы в детстве. Однажды отец притащил из гаража похожий проигрыватель (только советский; этот же был не то немецкого, не то польского происхождения), и стопку пластинок.

— Остались от деда, — прокомментировал он. — Делай с ним что хочешь. Если не нужно, вынеси на помойку.

О нет, только не на помойку! Влад, тогда совершенно незнакомый с техникой, после недели ковыряния в пыльном агрегате, сумел вернуть его, в некотором роде, в строй, и, к тому же, приладить туда компьютерные колонки.

О деде — отце матери — он не имел ни малейшего представления. Дед по отцовской линии, бывший горняк, был жив-живёхонек, и, кажется, готовился пережить их с отцом, хотя и потерял слух. А вот деда по материнской линии Влад знал только по пыльной фотокарточке. Там был изображён в профиль мужчина с красивыми ушами, похожими на морские раковины, и носом с горбинкой. Влад думал: «Этот бы точно ни за что не расстался со своим слхом».

Влад искал и находил в портрете знакомые черты лица. Таких ушей матери, к сожалению, не досталось (или к счастью? Она не смогла бы носить их с нужным достоинством — достоинства в ней не было ни капли. Так же, как и в сыне. Но если у ней оставалась голая потерянность и покорность судьбе, точно у выпавшего из гнезда кукушонка, то Влад с самой ранней юности научился запаивать себя в мешок угрюмости, которую со стороны можно было принять за что-то более возвышенное), зато форму носа и тонкие, будто бы резиновые губы не спутаешь ни с чем. В качестве общей черты напрашивался ещё цвет лица, общая бледность — но фотография была чёрно-белая, и Влад не мог представить, какая кожа на самом деле была у деда. Он пытался расспросить про предка у матери, но та только пожимала плечами.

— Он был странный. Твой папа бы его, наверное, не очень любил.

Когда мама говорила, рядом всё время что-нибудь раздражающе шумело. То стучит старая, похожая на батарею, мясорубка в её руках, то орала под окном одуревшая от вечерних ароматов птица. У мамы никогда не было своего мнения — может быть причина в этом? Даже мнение сороки или мясорубки с затупившимися лезвиями было весомее. Влад никогда не знал доподлинно, нравилось ли ей что-то, или нет. Не знал даже, любила ли она его. Ну, когда мальчишка подрос, тут понятно — кто будет любить такое чудовище? Но как насчёт времени, когда он был совсем маленьким? С каким чувством в первый раз взяла она его на руки?..

Отец словно бы в противовес материнским словам отзывался о тесте с уважением.

— Точно не скажу, но он производил впечатление умного парня. Хитрого этакого лиса. Я как-то провожал твою мать домой, и он вышел нам навстречу. Не с топором, нет! Но выглядел достаточно грозно. Я готовился уже было дать дёру, а он сказал: «Нет никакого желания играть с тобой в догонялки, сынок. Если ты её любишь, то забирай». Ну я и забрал! Если бы я его тогда раскусил. С сокровищем ведь так просто не расстаются. Так просто разве что макулатуру на помойку выносят.

Дед умер через несколько месяцев после знакомства родителей. После того единственного раза отец так никогда не разговаривал с тестем. Именно тогда Владу запала в голову идея; не сказать, чтобы навязчивая, но нет-нет, да и всплывала она в минуты, когда сознание готово провалиться в сон. Если я уйду, — думал он, — уйду навсегда или очень надолго, отец, может, будет думать обо мне хорошо. Наверное, лисом не назовёт, и восхищаться будет вряд ли, но может, когда-то скажет — «это мой сын» без злобы и без горечи.