Многорукий бог далайна

Из бокового притвора вышел Моэртал, направился к выходу. Цэрэги цепочкой потянулись за ним. Через час они покинули царский оройхон, а к вечеру были дома. То, что иной, непохожий мир находится так близко, удивило Шоорана сильнее всего. Куда проще было бы принять всё, если бы в обитель вана можно было попасть, лишь преодолев множество препятствий и пройдя дюжину дюжин оройхонов.

Царский оройхон, сочетание великого с ничтожным, густо замешенное на несправедливости, долго не давал Шоорану покоя. Мир представлялся теперь тёмным помещением, со всех сторон оплетённым щупальцами невероятного Ёроол-Гуя. Можно было бежать в любую сторону, ты всё равно шёл в его руки. Шооран метался, не находя покоя, он понимал: надо что-то делать, но что именно – не знал. Он мог лишь одно – строить оройхоны, много оройхонов: мокрых и сухих, но в душе вновь, уже не со слов мамы или старика, а на основе собственного опыта, родился вопрос: зачем и для кого нужно строить эти острова? Ответа не было, и ни Яавдай, ни Киирмон – единственные люди, кому Шооран пытался обиняками поведать о своих мучениях, ничуть ему не помогли. Яавдай, как обычно, отмалчивалась, а Киирмон, выслушав бессвязные речи Шоорана, заметил:

– Обычно молодые люди, женившись, перестают тревожиться вопросами о смысле жизни. У тебя такая миленькая жена, неужели у вас что-то неладно?

– У нас всё хорошо, – сказал Шооран, и хотя слова его не были ложью, но не были и правдой. В жизни действительно всё было хорошо и в то же время что-то неладно. Что именно – Шооран никак не мог понять, но с тех пор, как он вернулся с царского оройхона, его не покидало ощущение тревоги.

Одонт выделил женившемуся цэрэгу две комнаты в алдан-шаваре: одну большую и светлую, другую поменьше, без окон. Вернувшись после трёхдневного отсутствия, Шооран вошёл в маленькую комнату, хотел привычно, на ощупь поставить в угол копьё, но замер, услышав, как в соседней комнате поёт Яавдай. Она пела печальную песню, тихую и бесконечно повторяющуюся, какую удобно петь, если тебе скучно и рукоделье не мешает мыслям.

Мой милый ушёл на охоту,
По далёким ушёл оройхонам
И оставил меня одну.
Тукка, колючая тукка,
Отнеси ему сочную чавгу,
Передай привет от меня.

Отвечает колючая тукка:
Ты скорее скажи, где твой милый,
По каким оройхонам он бродит,
Чтобы я туда не ходила,
Чтобы он не поймал меня.

Мой милый ушёл на охоту,
По далёким ушёл оройхонам
И оставил меня одну.
Парх с большими усами,
Отнеси ему сочную чавгу,
Передай привет от меня.

Отвечает мне парх усатый:
Ты скорее скажи, где твой милый,
По каким оройхонам он бродит,
Чтобы я ему не достался,
Чтобы он не поймал меня…

Шооран шагнул вперёд, копьё стукнуло о стену. Яавдай вздрогнула, словно её застали за предосудительным.

– Это я, – сказал Шооран. – Вернулся. А ты хорошо поёшь. Пой ещё.

Яавдай опустилась обратно на сиденье и послушно запела заключительные строфы бесконечно длинной песни:

Мой милый ушёл на охоту,
По далёким ушёл оройхонам
И оставил меня одну.
Вы скажите, звери шавара,
Кто снесёт ему сочную чавгу,
Передаст привет от меня?

Лопнула гладь далайна,
Появился бог многорукий,
Сжал меня крепко-крепко,
Крепче, чем милый может.
Ты скорее скажи, где твой милый,
По каким оройхонам он бродит?
Я возьму его той же рукою,
Я пожру его той же пастью,
Передам привет от тебя.

Встреча получилась не слишком радостной. Хотя какой она ещё могла быть? Ведь Шооран представлял улыбку Яавдай только в разлуке, на самом деле он не видал её ни прежде, ни сейчас. Но не всем же лыбиться, словно младенец на облака. И можно ли это считать чем-то неладным? Каждый получает от жизни меньше, чем ему хотелось бы.

* * *