Многорукий бог далайна

Свадьбу сыграли по всем правилам – пригласив священника и баргэда. Поднявшись на суурь-тэсэг, под строгим взглядом Тэнгэра обменялись дарами. Шооран отдал гарпун: «Я буду твоей костью и защитой». В ответ получил плод туйвана: «Я буду твоей радостью и усладой». Потом отправились к далайну. До мягмара был ещё чуть не целый год, и потому важные лица и большинство гостей остановились на кромке сухого оройхона, ожидая возвращения молодых. К самому далайну пошли лишь беспечный Киирмон и две сестры невесты, желавшие во что бы то ни стало досмотреть всё до конца.

– Господин мой, Ёроол-Гуй, – произнёс Шооран, отпуская сладкий плод, – вот моя жена. Больше у меня нет ничего. Возьми её и забудь о нас!

– О Многорукий! – прошептали губы Яавдай. – Вот мой муж. Возьми его…

Вечером гости выпили пять бурдюков вина и съели гору мяса. Захмелевший Турчин рассказывал, как он едва не схватил илбэча, а Киирмон, натянув на суваг новые струны, пел песни о любви.

Медовый месяц прервался неожиданно и по вине всё того же илбэча. Оройхон возник на востоке, где со времён безумного старика было спокойно. Получилось это как-то само собой. Днём у Яавдай было много дел, ведь жена цэрэга – не знатная дама, но и не простолюдинка. Она обязана носить нарядный талх и уметь готовить сладкую кашу, а её руки должны быть белыми даже после возни с забродившим туйваном. Всё это требует немалого искусства и изворотливости, и, уж конечно, ничему подобному не учат в семьях земледельцев, поэтому Яавдай приходилось брать уроки у обедневших старух – вдов цэрэгов. Оставаясь один, Шооран отправлялся гулять. Теперь он мог ходить по всем сухим землям, кроме царского оройхона, и однажды, потратив три часа, без малейших усилий добрался к восточному побережью. Несколько дней назад этот берег был разорён Ёроол-Гуем, и сейчас там не было ни души. Шооран поставил оройхон и засветло вернулся к молодой жене, не возбудив ничьего подозрения. Но уже на следующий день ему пришлось выйти на службу, потому что часть цэрэгов отправилась на восток, прочёсывать мокрые земли.

Жизнь вошла в гладкое русло и покатилась вперёд плавно, быстро и незаметно. Шооран исправно нёс службу и числился на хорошем счету. Разбитые изгои почти не тревожили оройхоны, справляться с ними было нетрудно. Отбыв положенное, Шооран спешил домой, где его ждала Яавдай. Хотя она и превзошла все науки знатных жён, но ничуть не изменилась. Она никогда не начинала разговора сама, ответы её были односложны, лицо оставалось неподвижным. Лишь руки теперь были заняты: непрерывно вывязывали кружево из тонкой соломенной нити. Шооран садился рядом, глядел на тающее в полутьме лицо, рассказывал о себе, о своих странствиях. Рассказывал правду, только правду, почти всю правду. Из-за этого «почти» в рассказах Шоорана появлялись провалы и несоответствия, превращавшие исповедь в подобие сказок Киирмона. Яавдай не замечала несоответствий, а порой словно и вообще ничего не слышала. Лишь однажды, когда Шооран рассказывал о матери, она вдруг сняла ожерелье, долго рассматривала его, перебирая жемчужины, и на лице родилось выражение удивления.

Ко всем странностям Шооран быстро привык и скучал без Яавдай, если по службе приходилось отправляться куда-то на несколько дней.

Минул мягмар. Со дня свадьбы прошел почти год. За год Шооран выстроил два острова. Первый – во время медового месяца, второй – много позже, но точно так же, если не считать, что в этом случае появился сухой участок. Два оройхона за год – очень мало. Такая работа ничуть не напоминала давние планы застроить весь далайн, но теперь Шооран и не стремился к этому. Хотелось просто жить, любить Яавдай и не мучиться ради земель, не приносящих ничего, кроме лишней крови. К тому же на его счету уже девять оройхонов. Не так много было илбэчей, сделавших столько. Не всем же быть ванами.

Самым мощным впечатлением прошедшего года было путешествие на царский оройхон. Хотя настоящим путешествием его было трудно назвать – дорога к царскому оройхону требовала четыре часа хорошего хода. Правда, ступить на царский оройхон без специального разрешения не мог не только простой земледелец, но и цэрэг. Столица охранялась крепко, на каждом пригорке вдоль поребрика стоял дозорный.

На самом оройхоне не было ни единого поля, нигде не стояло ни одного навеса, под каким прячется от чужих глаз семья земледельца, хлебная трава была выкошена прежде, чем начинала созревать, и по лужайкам, топча свежую зелень, гуляли приближённые вана. Даже старые раскидистые туйваны, которых было на царском оройхоне очень много, казалось, росли не ради плодов, смолы и древесины, а для того, чтобы под ними было удобно прогуливаться.