Многоликий. Олег Рязанский

   — Дознался я, что гонцы Олега Ивановича, посланные им в Литву, в Тверь и в Орду, перехвачены Москвой.

   — Что? — спросил Степан с искренним непониманием.

   — А то, что тайные рязанские грамоты оказались в руках Дмитрия.

   — И что в тех грамотах?

В глазах Пажина мелькнуло беспокойство:

   — Будто сам не знаешь.

   — Я тебя спрашиваю.

Пажин обвёл взглядом избу, размышляя. За дверью пела бесхитростно дудочка Юшки. Видимо, поняв, что выхода отсюда нет и ему ничего иного, как продолжать, не остаётся, сотник сказал:

   — Сговор против Москвы.

   — Так, — кивнул Степан. Он не удивился, так как ждал чего-то подобного. — И давно Москва перехватила гонцов?

   — Как раз перед твоим приездом.

   — Чего-то ты врёшь, Пажин-Харя. Олег Иванович, как тебе ведомо, меня с поздравлениями прислал, с уверениями в дружбе. А на словах велено говорить и о союзе против Орды. Дмитрий Иванович со мной обратную грамоту шлёт о великой радости и своём согласии на союз. Меня обласкал и за все эти дни не то что словом о перехваченных гонцах обмолвиться — бровью не повёл.

   — И ты ему поверил? Он всё простеньким прикидывается. Мол, воин я, страждатель на полях бранных, коему в боях да походах грамотишку-то толком и ту некогда освоить. — Пажин усмехнулся зло. — Его митрополит Алексий воспитал, а уж тот первейшая был лиса. И в летописцах Дмитрий начитан, и в изборниках, и в хронографах...

Степан вспомнил, как легко и свободно Дмитрий Иванович называл имена князей, княживших два столетия назад в Киеве и других южных, забытых уже ныне, после татарского нашествия, княжествах, и мысленно согласился с Пажиным, подивившись его осведомлённости.

Пажин, помолчав, продолжил:

   — Я бы сам весточку Олегу Ивановичу послал, да ведь перехватят. Заставы нынче всюду, птица не пролетит. А ты — посол, Дмитрием обласканный. Всего и передать-то нужно, что гонцы схвачены.

   — Как Олег Иванович мне поверит? Тебя ведь, верно, называть не след?

   — Ему, один на один, можешь шепнуть, а так, на людях, упаси Господь, стольник. Я ещё пригожусь здесь. А московские уши и на Рязани есть, я точно знаю, только вот кто, ещё не допытался. — Сотник тяжело поглядел прямо в глаза Степану, и тот внутренне поёжился. — Ты назови ему имена гонцов: Третьяк Косой был послан в Тверь, Федот Дюжий — к Ягайле в Литву, Салтык — к Мамаю. Думаю, не забудет Олег Иванович мою службишку.

   — И давно ты ему так служишь?

   — Это уж мои с ним дела.

   — А Дмитрия давно ненавидишь?

   — И то мои дела.

   — Что ж, понятно. Иди, Пажин. Будь в уверенности: я всё доведу до сведения Олега Ивановича. Юшка!

Дверь настежь распахнулась, и в светёлку вошёл меченоша.

   — Проводи сотника с честью. Так, чтобы никто его не приметил ни из наших, ни из московских.

Юшка молча поклонился и отступил в сторону, пропуская Пажина в дверь.

...Всю дорогу до Рязани у Степана мучительно вертелась в голове одна и та же мысль: что теперь делать? Как поступить? Рассказать всё Олегу Ивановичу, ни словом не обмолвившись о том, что, посылая его во главе посольства в Москву, он его, Степана, устами лгал ей, своё предательство общерусского дела прикрывал? Промолчать? Тогда будет и честь, и пожалования, и станет явью мечта об Алёне... А как же книга? Как же слова Дмитрия Московского: «Не изменяй мечте русских людей о единстве — вот и отблагодаришь»? Да, лукавый подарок сделал князь московский по совету вещего Боброка, ох лукавый... Не изменяй мечте русских людей о единстве... А он, Степан, уже этой самой измене помог, и если смолчит, то, укоренив её, укрепит, а значит, и сам пособником станет. Зато будет и княжья милость, и любовь Алёны, и достаток детям и внукам...

Глава тридцатая

Степан дожидался Алёну, и желая, и страшась этой встречи.

Вечерело. Темнота по-осеннему быстро сгущалась, окутывая беседку и весь яблоневый сад.

У боярина Корнея в этом году урожай ещё не собирали — все люди были заняты восстановлением Переяславля после его разгрома отступающей Ордой. Перезрелые яблоки от порывов ветра с шорохом падали наземь, заставляя вздрагивать Степана. «Пуглив я стал что-то», — подумал он с грустью.

Внезапно из полумрака возникла Алёна, радостная и нарядная, хотя выбежала она в тот вечер на тайное свидание поздно, и едва ли мог Степан разглядеть в темноте её наряд. Она отвечала на ласки смело и была податлива, прижимаясь всем телом к любимому.

Внезапно Алёна отстранилась и спросила обеспокоенно:

   — Что ты не весел, Степанушка?

А как быть весёлым, если приехал из Москвы не только с Дмитриевыми грамотами, но и с «весточкой» Пажина-Хари, что легла тяжким камнем на сердце. А Олег Иванович не торопится принимать. Оставалось Степану размышлять да ждать, ждать да размышлять, в который раз прокручивая в голове всё и не находя ответа.

   — Не волнуйся, Степанушка, отец точно узнал, что завтра будет тебе большой приём и пожалуют тебя в бояре, — по-своему поняла молчание Алёна.

   — Ах ты моя вещунья. — Степан улыбнулся, обнял её крепко-крепко.

   — А знаешь... — Алёна замолкла.

   — Узнаю, коли скажешь.