Многоликий. Олег Рязанский

Говоря всё это, старуха ловко помогла одеться Степану и, взяв его за руку, заботливо и бережно, словно был он не только слеп, но и без ног, повела за собой.

   — Пойдём, молодец, к столу, поснедаешь с касаткой нашей. Уж так ей, страдалице, хочется любезного друга угостить, накормить.

Огромный, на дюжину гостей стол был накрыт на двоих. Старуха усадила Степана и исчезла. Он сидел, боясь оглядываться, — а вдруг кто-то наблюдает за ним, — и думал, как же вырваться из этого сладкого плена, как найти Юшку, как осмотреть кремль. Вроде им повезло, оказались они легко и просто именно там, куда так трудно попасть постороннему, но вот, поди же ты, на всякое везение своя зацепка находится.

Скрипнула дверь, кто-то вошёл в палату. Спустя мгновение тёплые руки обвились вокруг шеи, боярыня ожгла его поцелуем в губы. Степан почувствовал, как его молодое естество начинает пробуждаться и требовать своё. Видимо, почувствовала это и боярыня, потому что шепнула:

   — Желанный мой, я весь день буду тебя ласкать. Ишь, запунцовел, лада миленький. За все мои мучения счастье мне пришло!

...Степан проснулся, тихонько нащупал рядом с собой пустую половину ложа, понял, что один. Осторожно приоткрыл глаза — действительно, боярыни в светлице не было. Он пружинисто поднялся, стремительно оделся, не зажмуривая глаз, — боже, как легко и просто всё делать, если смотришь на мир открытыми глазами! — и выглянул в переход.

Там было достаточно светло — свет проникал сквозь узенькие окошки, затянутые бычьи пузырём. Степан сообразил: значит, стена дома выходит на задний двор, тут можно было не заботиться о красивых стекляшках в оконцах. Послышались шаги, кто-то поднимался по лесенке. Степан отпрянул в горницу, запомнив, где располагалась лесенка, ведущая вниз. Протопали тяжёлые мужские шаги и затихли. Он снова выглянул. Никого.

Степан уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, когда вдруг услышал певучий женский голос:

   — Куда ты, касатик, там лестница, расшибёшься!

Он оглянулся. По переходу приближалась дородная, высокая женщина лет пятидесяти, ключница, судя по кольцу с дюжиной ключей на поясе поверх одежды. Она остановилась как раз рядом с дверью в горницу. Степан метнулся, впихнул её в дверь, бросил на ложе, — откуда только силы взялись? — заткнул рот углом подушки и, заломив руки, связал их у неё за спиной рушником.

Ключница следила за ним испуганно-изумлёнными глазами.

Степан скрутил жгутом второй рушник, накинул петлёй на толстую, в складках, шею ключницы, затянул. В глазах её отразился животный страх. Он вытащил кляп и тихо, но строго спросил:

   — Как отсюда уйти? Отвечай шёпотом и не вздумай кричать!

   — Ты не слепой?!

   — Отвечай!

   — По лестнице вниз, — начала дрожащим голосом женщина, — там по левую руку дверь на задний двор, оттуда до забора рукой подать.

Степан снова заткнул кляпом ключнице рот и выскользнул в переход.

Действительно, на заднем дворе, почти напротив двери, высился глухой забор. Не без труда беглец взобрался на него, сел верхом, бросил прощальный взгляд на терем, подумал, что так и не узнал имени ни боярыни, ни её мужа, и скользнул вниз, в лопухи, растущие с внешней стороны ограды. Присел, оглядываясь, — никого. Стал соображать, как выбраться поскорее, пока не нашли ключницу, и тут услыхал: кто-то тихо играет на дудочке. Юшка!

Оказалось, что Юшка, сбежав, с самого утра этого бесконечного дня кружил вокруг терема боярина дурного.

   — Почему ты решил, что он дурной? — удивился Степан.

   — Да он не дурной. Прозвище у него такое, имя дружинное: Дурной, — говоря всё это, Юшка торопливо вёл Степана по узкому проходу между двумя высокими заборами. — Мы сейчас на спуск к реке выйдем. Это единственное место, где домов нет, одни кусты растут непролазные да огороды. Там до темноты переждём, потом стройку осмотрим, до утра посидим в кустах, утром, при свете, до прихода мужиков опять осмотрим, и давай Бог ноги...

   — Я гляжу, ты всё обдумал?

   — А что мне ещё было делать, пока ты боярыню ублажал?

Степан почувствовал, что краснеет.

   — Откуда знаешь?

   — Оттуда. Я, когда ходил вокруг да около, с кем только словцом не перекинулся!

   — И что?

   — А ничего. Не ты первый, не ты последний. У неё черти на лице горох молотили, не знаю, заметил ты аль нет?

— Заметил, — буркнул Степан. Ему почему-то стало обидно: возможно, такие же ласковые, жаркие слова, как ему, говорила боярыня и другим. — Несчастная она баба.

   — Пожалел?

   — Да! Муж бросил, а в монастырь не отпускает.

   — Почему?

   — Потому что всё богатство у неё в руках. Её отец покойный умным был, знал, что к чему, и завещал все богатства в случае её ухода в монастырь внести туда как вклад. Вот уйдёт она в монастырь — и останется её муженёк гол как сокол. И получается, Дурной — дурной, а соображает, не отпускает жену в монастырь.

   — Дай она, думаю, не больно рвётся туда. Пока такие, как ты, караси ей попадаются.

   — Молчи! Ишь, волю взял! — рассердился Степан. Несмотря ни на что, к боярыне он испытывал нежность.