Многоликий. Олег Рязанский

Путь на Москву из Рязани был известен: вверх по Оке до впадения в неё Москвы-реки и дальше по реке Москве до самого города, что на семи холмах раскинулся привольно среди дубрав и вековых сосен.

За время пути Степан наловчился глядеть сквозь приспущенные веки, чуть приподняв голову и нащупывая палкой дорогу. Уже через два дня они с Юшкой «спелись». Гусли, хотя и небольшие, сиротские, звучали звонко, дудочка вторила им, голос Степана лился полнозвучно. Подавали им изобильно, особливо молодые бабы, горестно глядя на пригожего слепца с таким завораживающим душу голосом. Не раз и не два зазывали их в боярские терема, и там пел Степан, соразмеряя сильный голос с тесными горницами, поглядывая сквозь веки на молоденьких девушек и зрелых боярынь, откровенно любующихся юным певцом. В одном таком доме подарили ему новую вотолу[21], чуть широковатую, но такую добротную, что пришлось её, сойдя от боярской вотчины, утопить в реке, наполнив каменьями — никак не вязалась новая накидка с сиротским обликом, придуманным Олегом Ивановичем.

Москва началась незаметно сёлами Братея, Ногата, Коломенское, богатыми, обширными, крепкими, каждое — что твой городок на Рязанской земле. А город сам оказался грязным. Может, потому, что направили их местные люди через поселения ордынцев, где дома стояли за глухими тынами, а проезжая часть улицы не была мощена брёвнами.

Но вот наконец и наплавной мост, за ним подъем на гору. Мужик, что показывал дорогу, подъем почему-то назвал спуском[22], а открывающиеся за ним торговые лавки пожаром[23]. Ну да то московские дела... Юноши смотрели — Юшка во все глаза, Степан из-под опущенных век — на строящийся кремль. Белые, вернее, слегка желтоватые стены, сложенные из крупных известковых плит, поднялись уже вдоль реки и оканчивались на углах могучими квадратными башнями. Башни заметно выступали вперёд от линии стен, что давало возможность засевшим в них лучникам при осаде стрелять в нападавших как бы сбоку, а то и вовсе со спины. Расстояние между башнями определить через реку было трудно, но Степан и Юшка сошлись: чуть меньше двойного полёта стрелы, иными словами, стрелки с двух соседних башен могли свободно держать под прицелом всю стену. Перед тем как отправиться в Москву, Степан прочитал несколько греческих книг, посвящённых искусству фортификации, и благодаря этому сумел углядеть все хитрости расположения башен. Он поблагодарил мысленно многомудрого священника, что обучал его греческому в доме боярина Корнея.

   — Ловко, — восхитился Юшка, когда Степан объяснил ему. — Кто же научил Дмитрия Московского так мудро стены складывать?

   — Олег Иванович говорил, что якобы вызвался строить кремль мастер Лука Псковитянин.

   — Псковитянин, конечно, может, — уважительно протянул Юшка, хотя сам едва ли мог сказать, где располагается этот самый Псков, по имени которого назвался мастер, и чем он, кроме славных побед над немецкими рыцарями, известен.

Степан не стал пояснять, отложив просветительскую беседу на вечер, — уж больно наглядно в погожий день раскрывался перед ним замысел великого строителя белокаменного московского детинца. Подумалось, что одно лишь сомнительно во всём замысле — известняк, строительный камень, применяемый и в Рязани, в стене мягок, сильного удара больших пороков[24] не держит, потому в Рязани используется больше для придания красоты, легко поддаваясь резчику... Ну да, наверное, столь опытный мастер придумал, как укрепить стены.

Так думал Степан и, пользуясь тем, что никого из прохожих в это время поблизости не было, стал смотреть на строительство во все глаза.

Отдохнув, юноши неторопливо пошли на мост. Потолкавшись на привозе — москвичи его назвали татарским словом базар, смешно при этом «акая», — друзья поняли, почему рязанские лазутчики не смогли ничего разузнать о строительстве в самом кремле: подъезды к двум главным башням перекрывали рогатки, копейщики стояли, бесцеремонно заворачивая всех, кто пытался проникнуть за рогатки, а особенно нахальных — просто вышибали. Пропускали лишь телеги, груженные белым, ещё не обтёсанным камнем, да и те досматривали с тщанием. Подивился Степан в который раз мудрости Олега Ивановича, его знанию человеческой души — к слепому пригожему юноше весь без исключения суматошный базарный люд относился по-доброму. Он решил не терять зря времени и шепнул Юшке, чтобы присмотрел уголок, где можно было бы сесть с гуслями. Тот быстро отыскал местечко и провёл туда Степана.

На пробу Степан запел былину об Илье Муромце, справедливо рассудив, что не может старинная и самая известная на Руси песня не привлечь внимания москвичей.

Он не ошибся. Уже при первых звуках гуслей и вторящей им мелодичной дудочки торопливые москвичи застывали и затем медленно шли к двум юношам, словно боясь вспугнуть мелодию шумом шагов. Вскоре толпа выросла настолько, что задним не было ни видно, ни слышно, но люди терпеливо стояли.

Когда закончили, Юшке не пришлось даже ходить с шапкой по кругу — столько накидали им всего разного.