Мнимые величины

"Мне нужно чтобы вы напечатали мне одну роботу, - стояло в письме. - А так как у вас машинки нет то пусть вот эта покаместь постоит у вас. П. Семенов".

Евлалия Григорьевна тихо и даже очень осторожно положила письмо опять на футляр машинки и, не говоря ни слова, отошла немного в сторону. А Григорий Михайлович протянул руку и, не спрашивая разрешения, прочитал письмо. Потом усмехнулся со своим презрительно-брезгливым видом, допуская в этой улыбке и что-то покровительственное, одобрительное.

- Ни одной запятой, "вы" с маленькой буквы, "робота" через "о" и "покаместь" с мягким знаком на конце! - подчеркнул он. - Грамотность вполне советская, и почерк, мягко выражаясь, невыработанно-хамский, но...

Он поднял глаза на дочь и, переменив тон, сказал с деловым видом:

- Но если у него в самом деле есть для тебя работа, то подработать лишний рубль тебе будет, право, неплохо.

Он еще днем, как только принесли машинку, не утерпел, вскрыл конверт и тогда же ядовито подметил все ошибки и "хамский" почерк. Немного же подумав про себя, решил, что "Лалка дура" и что она, чего доброго, "начнет кочевряжиться", стесняться и отказываться, а поэтому надо ее заранее убедить: "Очень спокойно и совершенно по-деловому".

Когда он думал, он не считал нужным стесняться в выражениях: ни "дура", ни "кочевряжиться" ничем не претили ему. Да и при домашних он позволял себе быть вульгарным и только при посторонних старался быть изысканным и старомодным в словах.

- Он не пишет, когда зайдет с этой "роботой", - начал он, - но надо полагать, что он по-то-ропится. Вероятно, завтра или послезавтра. Ну, что ж! Во всяком случае, ты проследи, чтобы в комнате было чисто и... Одним словом, чисто!

Но в тот вечер Семенов не пришел.

Когда Евлалия Григорьевна на другой день возвратилась с работы, она сразу увидела нечто новое в комнате: на стене, прямо против входной двери, висел портрет Сталина, без рамки, но наклеенный на паспарту. Она вопросительно посмотрела на отца. Тот ничуть не смутился, а ответил величественно-небрежным взмахом руки с легкой гримасой:

- Э! Надо же этому твоему Семенову кость бросить: пусть грызет и наслаждается!

И через минуту добавил другим тоном:

- Да и неудобно, все-таки, знаешь ли... Везде этот идиотский культ Сталина, "отец народов" и прочая пошлость, а у нас... Еще подумают, чего доброго, будто мы отмежевываемся, будто мы...

Евлалия Григорьевна ничего не ответила, но ей стало неприятно, словно она (именно - она) сделала что-то нехорошее и нечестное. Она прошла к себе за ширму, но даже и там, не видя портрета, чувствовала, что он здесь есть и чем-то мешает ей.

Она все думала о том, следует ли ей брать ту работу, о которой писал Семенов? Она без тени сомнения угадывала, что никакой работы у него нет, что он только придумал что-то, нарочно придумал, чтобы помочь ей. Это не работа, это скрытая помощь, и больше ничего. Не думая, не рассуждая и не взвешивая, она отдавалась только своим ощущениям, а они приводили ее к решению, которое казалось ей несомненным: когда Семенов предложит ей работу, она очень деликатно откажется от нее.

- Вот так и сделаю... Именно вот так и сделаю! Она уложила Шурика спать, а сама села штопать чулки. Григорий Михайлович поморщился.

- И совсем напрасно это! - поджал он губы.

- Нужно же починить.

- Да, но не сегодня же! Ты словно нарочно. Придет нужный человек, и такой пейзаж! Впрочем, он, вероятно, сегодня уж не придет: девятый час. А? Как тебе кажется?

- Не все ли равно?..

- Все равно, конечно, но...

Семенов все же пришел. И чуть только Григорий Михайлович услышал три звонка (он все время прислушивался), как тотчас же сорвался с места и, даже ударившись боком о край стола, почти бегом, на цыпочках, кинулся в переднюю. И через минуту Евлалия Григорьевна услышала его голос: он кого-то вел по темному коридору и не только предупредительно, но даже искательно говорил, противно слащаво и словно бы в чем-то извиняясь.

- Тут стулья навалены и... и корзины! Осторожнее, прошу вас: такая пыль, что... И лампочки в коридоре нет: чуть только мы, жильцы, купим, так сейчас же кто-то... присвоит. Хе-хе!

И Евлалия Григорьевна почти не узнала его голоса: какой-то льстивый тенорок, вместо самоуверенно модулирующего баритона. А его "хе-хе" совсем больно кольнуло ее.

Семенов вошел в комнату. Евлалия Григорьевна знала, что он сейчас войдет, но все же покраснела, а от этого и смутилась. Семенов подошел к ней и поздоровался со своим обычным видом: безо всякого признака приветливости, а спокойно и уверенно. Поздоровался и сел, не дожидаясь приглашения. "Ни за что не возьму эту работу!" - быстро подумала Евлалия Григорьевна.

Семенов огляделся. Он сразу заметил на стене портрет Сталина, которого раньше не было, и дернул бровями, но спросил о другом:

- Машинку получили?

- Да, спасибо! Но я...

- У меня тут работа есть! - не слушая ее, сказал Семенов. - Можете перепечатать? Листов четыреста, кажется, будет.

- Я... Но я, право...