Мне не стыдно

– И я скучаю по тебе, солнышко, – ее голос был таким родным и теплым, что плакать захотелось еще сильнее, и она будто чувствовала, поэтому продолжала своими словами перекрывать мой безмолвный плач: – Хотелось бы мне сказать, что, когда ты вырастешь, жизнь будет проще. Но нет, она всегда сложна: когда ты подросток, когда молодая женщина, когда мама, а особенно разведенная и одинокая, когда совсем хиленькая бабушка. В каждом возрасте своя боль. И все же станет легко. Через несколько лет ты оглянешься и поймешь, что зря плакала и расстраивалась.

– Но… что, если я наделала ошибок?

– Люди ежедневно совершают ошибки. Каждый из нас. Главное – учиться на них и не совершать одних и тех же. И ты научишься, Ева. Ты же умница. Я постараюсь скорее вернуться, чтобы ты не грустила одна. Будем грустить вдвоем, договорились?

Разговор с мамой помог. Мысль, что она где-то рядом, даже если далеко, но думает обо мне и принимает такой, какая я есть, обволакивала мою боль и приносила облегчение.

Человек, к сожалению, существо биологическое, так что рано или поздно мне пришлось выйти из дома, чтобы купить продукты, ибо за последние дни мой холодильник опустел окончательно. Ради этого события я даже соизволила помыть голову, хоть и натянула огромную толстовку с капюшоном, которая полностью меня скрыла. Найдя наушники, подключила их к телефону и под депрессивную музыку поплелась на свет Божий.

Я удосужилась написать Сабрине, потому что именно она окончательно вытолкнула меня, пригрозив самой приехать с ревизией и заполнить холодильник. Она заставила меня отправиться в огромный супермаркет в центре города, чтобы после заодно пересечься и отдать мне кое-какие школьные записи из того, что я пропустила, и убедиться, что я таки купила все необходимое для сытого существования.

Ведь экзамены приближались, и им было абсолютно наплевать, что у кого-то разбилось сердце. Никто мне не даст поблажку. Даже самой известной шлюхе школы. А ведь я не сомневалась, что именно такая слава меня теперь ожидала. И никого не волновало, что Кристоф вообще-то второй, кого я подпустила к своему телу. Хотя меня, в отличие от толпы, волновало больше, почему я подпустила его к своему сердцу. Вот настоящая причина для презрения.

Методично передвигаясь через ряды с огромной тележкой, я бросала туда продукты первой необходимости – в основном полуфабрикаты и фрукты. То есть то, что не требовало особой готовки и чрезмерных усилий. Моей целью было насыщение, не более.

Приближаясь к алкогольному ряду, я раздумывала, продадут ли мне алкоголь в таком виде. Смотря на бутылки, я осознала, настолько мне сейчас бы это пригодилось, но несовершеннолетие препятствовало. Я даже не могла без помощи других утолить горе в рюмке. Или в бутылке, учитывая размеры драмы. Ведь мама, когда уезжала, всегда заботилась, чтобы дома не было алкоголя.

Я достала из кармана телефон, решив спросить Сабрину, может ли она захватить своего соседа по квартире, который был уже совершеннолетним, чтобы он купил несколько бутылок вина, когда машинально катила тележку, совершенно не смотря вперед, пока она не столкнулась с чужой.

Я подняла глаза, готовая уже извиниться, когда увидела группу парней, которые как раз выбирали алкоголь. Они толком не обратили на меня внимания, поглощенные выбором между текилой и виски, но это были Дмитрий, Мика и Ревил, инфильские дружки Кристофа.

Только не это. Этот придурок должен умирать дома от боли, а не шастать в покупке алкоголя, судя по последней информации от Сабрины. Его просто не могло быть здесь!

Я вцепилась в тележку и старалась как можно незаметнее убраться из ряда и вообще с проклятого магазина, пока никто из них не узнал меня. И как только свернула за угол, тот, кого я боялась увидеть, предстал перед глазами.

Кристоф рассеянно выбирал закуски, в то время как я могла рассмотреть его. Сабрина не врала – ему здорово досталось. Левая половина лица была вздута от ударов. В нем нельзя было узнать красавчика, которым восхищалась вся школа. Глубокие мешки под глазами, шрамы и синяки, а это только лицо и выглядывающая часть рук. Я боялась представить, что скрыто за толстовкой. Он выглядел потерянным для общества. Каким-то отбросом. Это не лицо нашей школы, не популярная элита, а какое-то жалкое подобие.

Может, я слишком громко думала, потому что он повернулся, и наши глаза встретились. На удивление, я не испугалась и даже не дернулась. Я была горда тем, что не выдала собственных чувств.

Вначале он даже не осознал, кто перед ним. После, скорее всего, принял меня за наваждение или последствие отбитых извилин, и только через какое-то время в его глазах появилось понимание.

Наверное, я надеялась, что он заговорит. Скажет хоть что-то. Я ненавидела себя за то, что все надеялась на объяснение или хоть какое-то оправдание. Однако он оставался на том же месте: безмолвный и неподвижный.