MMIX - Год Быка

Соответственно, у Гёте Фауст был олицетворением, коллективным образом учёного сообщества, а Мефистофель – не что иное, как дух естественных наук. Мы предположили, что аналогом Фауста в булгаковском Романе (и соответственно, в новой науке) является мастер. Эта гипотеза пока не встречает особых возражений. Кроме, пожалуй, одного – в отличие от Фауста мастер пассивен и действует в небольшом числе эпизодов. В этом смысле активный Иван Бездомный несколько его превосходит. Может быть, всё дело в том, что мастер – не учёный? Да, раньше он был историком. Но разве «история» – это наука в том же смысле, что и физика или химия? Разве у «гуманитарной науки», включая историю, есть фундаментальные законы? Нет, конечно, и поэтому гораздо правильнее «гуманитарные науки» называть дисциплинами.

Мастер бросает свою «науку» и пишет «роман». Но при этом мастер решительно отказывается и от звания писателя. То есть его «роман» – вовсе не роман в смысле литературы. И из всех связанных с текстом булгаковского Романа источников есть один, имеющий подходящий к этой шараде смысл – та самая программная статья Канта и предсказанная в ней История как Роман, то есть фундаментальная теория, которая делает явными все ранее скрытые взаимосвязи и движущие силы всемирно-исторического процесса.

Нужно заметить, что любая по-настоящему фундаментальная наука рождается вовсе не из философии или математических формул (это всего лишь язык науки), и не из систематизированных данных (это всего лишь материал для будущего содержания). Рождение новой фундаментальной теории – это результат такого же духовного откровения, озарения, как и рождение новой религии. В этом смысле вполне работают параллели между приснившейся Менделееву периодической таблицей и снами наяву библейских пророков.

Иван Бездомный – это ученик одновременно и Воланда, и мастера, о тесной взаимосвязи которых мы ещё поговорим. Иван в своём развитии движется, наоборот, от поэта к историку, от писателя к учёному. Писатель получает знание художественным методом, через откровение, а учёный добывает знания через применение фундаментальных законов. Поэтому учёное сообщество новой науки, как во второй части «Фауста», перейдёт от откровения к освоению новых методов.

Нам остаётся предположить, что Булгаков существенно развил идеи, заимствованные у Гёте, и увидел двух разных Фаустов. Старый ученый из первой части «Фауста» оставил прежнюю схоластику и, порывая с обществом, опускается в глубины подсознания за научным откровением. Молодой Фауст из второй части учится пользоваться дарами Мефистофеля, чтобы преобразить окружающий мир. Эти две ипостаси учёного – учителя, впитавшего предшествующий опыт, и ученика, познающего открытые ему законы, одноимённы у Гёте, а у Булгакова соответствуют двум разным персонажам – Берлиозу и Иванушке. Между этими двумя образами обязательно должен быть третий – творческий дух, дарящий откровение новой теории. И где-то рядом – мастер, воспринимающий это откровение и передающий новому Ивану.

На всякий случай напомню, что аналогия Иванушки с новым Фаустом не означает совпадения этих коллективных образов. Естественная наука как сообщество и как процесс познания не совпадает с гуманитарной наукой – ни с прежней, ни с новой. Но всё же естественнонаучное сообщество играет ведущую роль в ХХ веке, поэтому было бы странно, если гётевский Фауст в каком-то обличье не стал соучастником нашего Романа. Об этом мы ещё поговорим, а пока стоит вспомнить о Берлиозе.

В самом деле, стоит только взглянуть на эту фигуру: «одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе», чтобы безошибочно распознать типичного гуманитария. Просто типичнее не бывает. А эта мощная эрудиция: «редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков». И ещё – «Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек». Но при живой встрече с явлением, не учтённым в анналах и не освящённым авторитетами, Берлиоз совсем теряется и рабски следует стереотипам, даже жертвуя собой. Согласитесь, если нам нужен обобщенный образ видного представителя «гуманитарных наук» как общественных дисциплин, то более ёмко и кратко, чем у Булгакова, вряд ли у кого-то получится.