МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №1, 2013 (4)

Второе в хронологическом порядке направление в футурологии возникло в США благодаря движению охраны окружающей среды, связанному с антинаталистическим движением^{17}. Барри Коммонер^{18} был одним из первых «охранников», Пол Эрлих^{19} же, которого я тоже называю только в качестве примера, стал пророком демографического потопа. Об угрозе биосфере и о демографическом взрыве писали добрый десяток лет, пока отдельные голоса не соединились в кассандрический хор и не перешагнули порог общественной возбудимости. Эта деятельность, в виде пропагандистских упрощенных версий, стала капсюлем общественного мнения, потому что вошла в среднестатистические американские семьи, становясь частью ежедневных разговоров. Эта «футурология поневоле» повернула на 180 градусов представления о будущем: отклоняя прежний оптимизм, она достигла катастрофичного пессимизма. Эта инверсия взглядов важна независимо от качества ее предсказаний, потому что вера в лучшее будущее, отождествленное с благами инструментального прогресса, до середины века была американской доминантой «дороги жизни». Сегодня будущее видится как кошмар перенаселенной Земли, истощенной почвы, отравленного воздуха и мертвых вод. Настоящее есть ценность, которую следует защищать от уничтожения, хотя защиту эту сопровождает моральная изжога, идущая от осознания того, что тот, кто использует блага планеты в американском масштабе, делает это за счет других народов. «Футурология поневоле» так хорошо утвердила мнение о вреде индустриализации, что всякая техническая инновация – хотя бы строительство нефтеперегонного завода – порождала страх и даже общественную враждебность. (Об этом писал Самуэльсон). И тогда такая футурология ведет в тупик, потому что характеризуется техническим нигилизмом, что не намного полезнее пантехнического энтузиазма – если нет реальных альтернативных концепций.

Баланс обеих названных школ выглядит, следовательно, так: футурология status quo дает сомнительные, если не фальшивые обещания, заглядывающие в постиндустриальные дали Америки, экологическая же футурология сосредотачивается на фатальностях стихийного роста. Первая направлена слишком высоко, а вторая – как-то слишком низко.

Футурология третьего рода, бестселлерная, является частью массовой культуры. Создает ее деятельность, дающая множество работ в модном направлении освещения будущего. Вред этой продукции заключается не в низкопробности публикаций, а в рыночной зависимости всех. Не то популярно, что имеет смысл, а то, что пользуется спросом. Именно это направление по сути никакой футурологией не является, однако называю его, потому что оно оказывает влияние на общественное мнение, кумулятивно создавая «эффект Эдипа»^{20} – оно изменяет то, что является предметом будущих исследований, а именно ментальность общества. Публика, сначала взволнованная катастрофическими видениями, потом безразличная и скучающая, охотнее всего обращается к книгам, где даются легкомысленные и невероятные «футурологические» прогнозы. Поэтому она узнает то, чего жаждет согласно правилу «mundus vult decipi, ergo decipiatur»^{21}. В потоке, заваливающем прилавки и полки, попадаются ценные экземпляры. Их можно найти и в макулатуре, брошенной за полцены на распродажу, потому что компьютер, неотъемлемый советник продавцов, рассчитал, что распродажа и скидки окупаются лучше, чем складирование медленно расходящихся произведений. Пределом этого направления является отождествление бестселлера с интеллектуальным открытием, то есть инфляция ценности как результат дезорганизации контактов потребителя с книгами. Речь идет о таком же хаосе, который показывает статистика атомных столкновений в газе.