МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №1, 2013 (4)

Таким образом, кажущейся аполитичности футурологов status quo оппозиционная футурология противопоставляет всеполитичность трактовок, пряча голову в общие революционные фразы, надеясь, что революция все решит и исправит: тем самым речь идет о симптоматике издавна известной как детская болезнь левизны. Это утопический мелиоризм, потому что от критики общества он перескакивает прямо к его совершенному состоянию (таким должно быть, например, «плюралистическое общество»), даже не беспокоясь о сути марксистского движения истории, то есть о конкретном пути перехода от одного строя к другому. Игнорируя реальное состояние социальных сил, оппозиционеры настолько же горячо, как и наивно полагаются на конверсионную силу собственных печатных изданий – словно марксизм имеет что-то общее с идеей, согласно которой из старого порядка возникает новый благодаря публикациям, разоблачающим идеологию несправедливых режимов. Поэтому такие футурологи проповедуют не марксизм, а манипуляционизм и движение вспять, если согласно их идеям новый мир может возникнуть благодаря просветительской работе интеллектуалов, перерабатывающих сознание масс. В свое время народовольцы, идя в народ, а не только публикуя доклады, действовали благоразумнее. При этом массы обязаны слепо поверить именно этим докладам, потому что их, написанных эзотерически, они понять бы не смогли. Следовательно, если истеблишмент манипулирует умами из подлости, оппозиционная футурология то же самое хочет делать из благородства – в интересах масс – из-за чего я именно эту деятельность называю перевернутым манипуляционизмом. Что касается конкретных вопросов, возникающих в ходе общественной критики: какая модель образа жизни должна заменить потребительскую, если известно, что роскошь невозможно предоставить сегодняшним трем с лишним миллиардам людей, и это будет вдвойне невозможно относительно семи миллиардов в 2000 г.; как определить отношения между совокупностью чистого знания и инвестированного в технологию; что сделать с таящим угрозу фактом неравномерного распределения ископаемых ресурсов на планете (раздел ископаемых ведь стихиен, ибо о том, какая нация имеет их в своих недрах больше, решает случай, а не национальные заслуги, вроде работоспособности, например); откуда брать средства на трансферт технологий в отсталые страны; каким критерием определить доступ к услугам или дефицитным благам (например, есть технологии, медицинские процедуры, всеобщая доступность которых, хотя бы из-за их стоимости, долго еще будет невозможна) – таким образом, вопросов подобного рода никто не ставит, и потому нет на них и ответа в оппозиционной футурологии. Не занимаясь реальными проблемами, эти благодетели уделяют много внимания неразрешимым дилеммам (занимаясь, например, так называемым «Friedensforschung»^{23}), а прижатые к стене, говорят, что их делом является подготовка почвы для «чистой футурологии» или «футурологии второй фазы». Неизвестно только, кто должен осуществить эту чистую второфазную футурологию. Ничего удивительного, что коммунистические партии держатся от этого движения подальше.

Последней достойной внимания разновидностью футурологии является формально-тестовая. Неслучайно это движение, форпостом которого стал Римский Клуб^{24}, другие школы приняли в штыки. Недоброжелательные к нему люди покроя Кана – потому что оно дискредитирует их работу, доказывая, какое огромное количество различий отделяет самозваный объективизм от подтвержденного благодаря точной методике. Враждебны ему оппозиционеры, по привычке усматривающие везде преднамеренную мистификацию, ведь уже в первом докладе Римскому Клубу была проявлена «аполитичность», в чем подозрительные увидели реакционную диверсию. Выступают против него мыслители и философы, действующие в одиночку, потому что видят в машинном моделировании глобальных событий угрозу собственным, с таким трудом добытым позициям – учителей и мудрецов. Таким образом, все вместе бросились в контратаку.