Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

— И потом однажды Иосиф пришел к себе домой задумчивый и будто бы растерянный, и сказал: «Кажется, я женился», — проговорила Марина и сама задумалась.

Неожиданно она начала рассказывать о его смерти. Она второй после Осиновских увидела его мертвым в спальне — он лежал на кровати. Мария ушла из квартиры и сидела рядом с домом, в кафе на углу.

Потом мы опять вернулись к его детству. С ее слов, Ося боялся лететь на самолете, когда они возвращались из эвакуации в Ленинград. И сразу она перескочила на то, как Иосиф брал уроки пилотирования на маленьком спортивном самолете в Новой Англии. Он не только не опасался полета, но, наоборот, проникся им необычайно.

В «Осеннем крике ястреба» Иосиф передал все движения парящей в небе птицы так, как будто был птицей или пилотом. Летчик, который обучал его, сказал, что полет описан профессионально, потому что Бродский учился управлять самолетом. Тут я подумал: обычному человеку таким образом проще объяснить, как поэт может точно воссоздать внутренние ощущения полета птицы. Но, возможно, существует другое объяснение и другая причина того, как это может быть.

Стихийный мистик

Я хочу вернуться к вопросу о том, что в стихах Бродского звучит нечто принципиально противоположное обыденности. Для того чтобы пережить полет изнутри, как его переживает птица, гениальности недостаточно. Нужен совершенно неординарный внутренний опыт. В моем понимании, Иосиф Бродский — стихийный мистик. Что снимает сразу множество вопросов: например, к какой конфессии он принадлежал? Правда ли, что он крестился? И действительно ли он занимался йогой? Совершенно не имеет значения. Откуда в нем это? Уточнить невозможно. Прорыв на волне вдохновения, постоянная мысль о смерти, отношения предельной искренности… Или, как говорил он сам: «…стихотворение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения».

Такой взгляд на природу его стиха недоказуем ничем, кроме самих стихов и узнавания: я встречал таких людей. Знаю только, что их невозможно вычислить с помощью логики или эрудиции. Они распознаются так же, как Иосиф говорит о том, как он и Ахматова узнали друг в друге мастера — с одного взгляда.

Я упоминал здесь, в этой книге об игре на занижение. Вот что сбивает с толку литературоведов. Отсюда домыслы об обыденном. Все с точностью до наоборот. Настоящее высокое экзистенциальное мистическое чувство живет в его стихах и прозе, и вкладывается в наши уши во внешне обытовленной форме с помощью этой игры.

Доказательством мистического в поэзии Бродского может быть практически любое его стихотворение. Но чтобы окончательно поставить все точки над «и» попробуйте представить, каким должен быть человек, который написал такие слова:

«Видимо, всегда было какое-то “я” внутри той маленькой, а потом несколько большей раковины, вокруг которой "все" происходило. Внутри этой раковины сущность, называемая “я”, никогда не менялась и никогда не переставала наблюдать за тем, что происходит вовне. Я не намекаю, что внутри была жемчужина. Я просто хочу сказать, что ход времени мало затрагивает эту сущность. Получать плохие отметки, работать на фрезерном станке, подвергаться побоям на допросе, читать лекцию о Каллимахе — по сути, одно и то же. Вот почему испытываешь некоторое изумление, когда вырастешь и оказываешься перед задачами, которые положено решать взрослым. Недовольство ребенка родительской властью и паника взрослого перед ответственностью — вещи одного порядка. Ты не тождествен ни одному из этих персонажей, ни одной из этих социальных единиц; может быть, ты меньше единицы».

«Петрополь» и др.

Из каких-то хулиганских соображений, я думал начать с того, как все закончилось, но получилось иначе.

8 июня 2015 года мы с писателем Евгением Лукиным выходим со двора Мойки 12. Музей Пушкина — пафосное место. Двор заполнен цветущей сиренью, людьми и съемочными группами с камерами. В концертном зале музея только что завершилась церемония вручения премии «Петрополь».