Это было так неожиданно… так неузнаваемо.
7
Когда я рассказал Михаилу Руткису, что Иосиф прокручивал на проигрывателе и даже напевал мне «Лили Марлен», он в ответ многозначительно закивал головой.
— Он знакомым ставил классическую музыку. А для своих — «Лили Марлен».
Значит, это все-таки было признание.
8
Выступая, каждый раз я все пытался и никак не мог объяснить то особенное состояние, атмосферу нашей семьи, которую я помню в квартирах своих родных — на Чайковского, в «полутора комнатах», на Бородинке…
Я не был удовлетворен описанием и пытался выделять отдельные качества. К примеру: силу духа, стойкость, как будто стальной стержень у каждого есть из старшего поколения — результат испытаний… К тому добавлял, что внутренняя сила не огрубила их, не отняла у них ни тонкости и сложности натуры, ни истинной интеллигентности, проявленной даже на уровне интонации и жеста, на уровне рефлексов. Потом добавлял, что все это переплеталось с полной погруженностью в прелести советского быта. С учетом того, что они были настоящими патриотами и диссидентами одновременно, картина получалась сложной, запутанной. Но, все равно эта сложность не передавала до конца духа нашей семьи.
И вот как-то, отвечая на вопрос журналиста, я вдруг получил ответ. Дух модерна — вот суть атмосферы нашей семьи. Это не об архитектурном стиле. То особенное состояние начала 20-го века: грандиозный взрыв, выплеск энергии, который породил поэзию Серебряного века, театр Мейерхольда и Станиславского, картины Врубеля, Рериха, взрывающуюся геометрию Гауди… можно перечислять бесконечно. Это было цунами, грандиозная энергетическая волна и, она же — атмосфера того времени.
Юность старшего поколения нашей семьи прошла именно в эти годы, и они оставили глубокий след. Я понял, что в блокаду, на фронтах, в коммунальных квартирах, в очередях за продуктами, в клетке сталинизма, под прессом КГБ и КПСС — в самом сердце, как огонек пламени свечи несли они удивительную энергию модерна, в каком-то смысле жили ей, и она в них не убывала. Из нее сплелась атмосфера дома, семьи, каждой квартиры и в какой-то степени характер каждого из них. От этого до сих пор осталось удивительное и, к сожалению, неповторимое чувство.
Пожалуй, «Жемчужина» Врубеля — идеальный образ, казалось тогда таинственного, мерцающего волшебного пространства семьи, реального и психологического.
Семья необъяснимым образом взрастила в нас дух модерна. Самое главное, что мы впитали и что наверняка впитал Иосиф.
После написанного
Работа над книгой не завершается, даже когда она издана, и тираж распродан. Все время пытаешься что-то исправить, дописать. Разглядывая ее в магазине, в твердом коричневом переплете, видишь знакомую ироничную улыбку на лице ее главного героя: ну что, ушел поезд?
Оставляя автограф или выслушивая отзыв, мысленно изменяешь порядок слов в сомнительной фразе, пытаешься завершить мысль и вдруг приходишь к неожиданному выводу. На очередном творческом вечере отчетливо кристаллизуется нераскрытый до конца смысл… Потом к тебе подходит человек и рассказывает новую историю… и далее разворачивается череда событий…
Дело уже не в том, что книга живет своей жизнью… Ты все время хочешь исправить какую-то деталь в тексте и вдруг замечаешь, что книга изменила что-то в тебе. Меняется на самом деле твоя жизнь. И не ты уже работаешь над книгой, а она над тобой.
Последняя ее глава заканчивалась отрывком из стихотворения Иосифа, из-за которого все кому ни лень пеняют ему, что он лежит на кладбище в Сан-Микеле. Я, можно сказать, вляпался, в то же самое. Себя оправдываю только тем, что живу нынче на Васильевском острове. Не о том речь… По первоначальному замыслу, отрывок стихотворения должен был быть на строфу длиннее. Из-за проблем с авторским правом пришлось раньше времени поставить точку, и получилось, на мой взгляд, несколько слащаво.
Прошел год с момента публикации, и появилась возможность книгу переиздать и дополнить. И вот оказалось, что в основном тексте почти ничего менять не надо. Но этот странный процесс доработки текста до какой-то новой точки и вполне себе реальной доработки меня, тоже до какого-то нового, не вполне еще понятного качества — этот процесс требует написания еще чего-то.
Получится своего рода post scriptum.
Юбилей