Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

— Ну, это как сказать. С точки зрения некоторых персонажей… это сладкое слово «свобода», правда же? — Пауза. — Но мы говорим об эффективности при решении конкретных задач, например, преподавания. Тут возможность менять свои параметры… при наличии цели оптимизации… вполне оправданна, так ведь?

Я соглашаюсь и даже отчасти дополняю:

— Хороший преподаватель должен еще немного добавлять стохастичности, случайности.

Она кивает, а я продолжаю:

— Потому что в жизни есть элемент случайности, и ученики должны быть к этому тоже готовы. Но в программу робота стохастичность вполне может быть заложена.

Она говорит «да», ставит чашечку с зеленым чаем (пенка на поверхности, все как положено) на стол и смотрит на меня выжидающе.

— Да, — говорю я, — все так. Элемент стохастичности — это прекрасно. Это делает жизнь прекрасной. Но есть еще одна вещь, которой, скорее всего, будет наделен педагог-человек и не будет наделен педагог-робот.

— Это какая же? — чуть ли не с вызовом произносит она и… и, естественно, расстегивает пуговичку на рубашке.

— Способность сделать над собеседником эксперимент. Люди побоятся наделить этой способностью роботов.

— Ты в этом уверен? — улыбаясь, спрашивает она и начинает расстегивать пуговичку на рубашке. Я тоже улыбаюсь и начинаю ей помогать. Делать эксперимент.

Переводы

Георгий Малинов Репликация

С преклонением перед паном Лемом

Возвращение на Землю заняло у меня около десяти лет, большую часть которых я провел в анабиозе, а когда бодрствовал, развлекался «Звездными дневниками Ийона Тихого». Самый прекрасный депрессант в космической пустоши.

Я приземлился в пятницу розовым утром, окутанным бледным весенним маревом. На космодроме меня встречала красивая улыбающаяся девушка в сверкающей униформе. После многолетнего одиночества в космосе она казалась мне привидением. Я протянул ей руку, хоть мне и хотелось обнять ее и расцеловать, так я умилился, когда ее увидел.

— Не нужно, — сказала она, и ее улыбка заполнила зал. — Перед вами голографический образ, и подобные действия бессмысленны.

Рука моя повисла, и мне захотелось ее отрубить.

— А, голография, — попытался я сгладить свое неловкое положение, — умно придумано.

— Да, — согласилась улыбающаяся девушка. — И мы в любой момент придем на помощь прибывающим и отлетающим.

Я не удержался и осмотрел девицу со всех сторон. Действительно, совершенный образ. В сущности, даже если образ и голографический, — подумал я, — то есть не настоящий человек, а смоделированный компьютером, но все-таки, может, бот какой-нибудь. Я опять не удержался и спросил служительницу космодрома, не бот ли она. Получилось глупо, но она не обиделась, а наоборот, сердечно рассмеялась и ответила мне:

— Нет, нам законом запрещено использовать ботов в голографическом образе. Я настоящая, только образ мой голографический.

— А почему закон запрещает ботов? — поинтересовался я.

— Потому что, если администрация будет использовать ботов и какой-нибудь посетитель тоже решит использовать бот, что получится?

— Что получится? — глупо повторил я.

— Коммуникация меж двумя ботами. Исчезнет всякая человечность между пользователем и чиновником. Исчезнет гуманность. Один ботовизм останется.

Я не мог не согласиться с этой логикой закона. Человеческое — прежде всего. Пусть даже с одной стороны в виде голообраза. Я поблагодарил девушку, точнее, ее голообраз за информацию и продолжил путь.

После того, как я прошел все проверки и продолжительные осмотры разными автоматами, я заморозил корабль на неопределенное время, оставил бортовой мозг в режиме внутренних философских размышлений и направился домой. Дом мой находился на плоском холме в десяти километрах от города, и в горле у меня сжалось, когда я увидел плоскую крышу, с которой еще мальцом запускал свои первые ракеты.

Из всей семьи дома был только дед. Он внимательно оглядел меня, пока мы жали друг другу руки, и потом сказал:

— Что-то ты потерялся в последнее время.

Словно я куда-то уходил на неделю. Двадцать лет, которые мы с ним не виделись, не слишком его изменили. Невысокий, крепкий и любящий поговорить, дед десятилетиями управлял семейной фирмой, и было не похоже, что он намерен передать это управление кому-то другому. Но от этого никто в семье не страдал, и все занимались тем, что им нравилось. Я, например, космическими путешествиями.

— Ну, дед, что тут у вас происходит? — спросил я в надежде, что он удивит меня какой-нибудь новостью после двадцати лет моего отсутствия на Земле.

— Ничего, — буркнул он, наливая в тонкие бокалы ароматный коньяк цвета гибнущего пульсара. — Что происходит? Скука. Правительство правит. Народу все до лампочки. Все делают то, что им хочется.

Я чокнулся и отпил глоток. Коньяк был превосходный. Уникальный. Дед, заметив, какое впечатление на меня произвел напиток, подмигнул мне.

— Столетней выдержки.

— Сколько? — не поверил я и заглянул через бокал в пульсар.

— Сто, — погладил дед бутылку. — У меня целый ящик такого.

— Наверное, стоит ужасно дорого?

— Да не очень, если его делать самому.