Млечный путь

— Типун тебе на язык! Так вот, стою я, значит, пред златыми небесными вратами. Охраняют их вооруженные до зубов бородачи, такие, знаешь, суровые, непреклонные. Они ни о чем меня не спрашивают, но дают понять, что дело мое решенное. А я уперся и говорю: не хочу, мол, умирать, пустите меня по второму кругу! Ну что вам, сукам, стоит?

— Кажись, ты выпивши…

— Не скрою, выпил. С горя. Меня обманывает так называемая невеста. Кроме того, она переколотила мне всю посуду. За что ни возьмется… Кофейник вчера грохнула. А он денег стоит. И вообще она во все суется. Кстати, передай пламенный антикоммунистический привет Тамаре Владимировне. Если честно, я от нее без ума. Все думаю, как бы ее у тебя отбить. Или по-товарищески позаимствовать на время. Не посоветуешь, как это сделать?

— Иди проспись.

— Ты прав. Пойду досматривать сон. Может, удастся уломать этих бородатых гадов запустить меня по второму кругу.

Ближе к полуночи, прихватив с собой обеих блондинок, я на такси покатил домой.

…Еще не рассвело, когда я, наскоро умывшись, сел за письменный стол. Надо было закончить статью о работах русских авторов, рассматривавших вопросы любви в литературе. Пришлось взъерошить память. В голове зашевелились имена властителей дум великого прошлого: Бердяев, Мережковский, Андрей Белый, Брюсов, Ильин, Соловьев.

— Так, на чем я остановился? — спрашивал я себя. — Ага, кажется, нашел. «Соловьев видел в любви два начала: природное и идеальное, и поэтому процесс любви включает в себя как восхождение, так и нисхождение, или, говоря словами Платона, Афродиту небесную и Афродиту земную. Но в конечном счете в любви, по мнению Соловьева, возрождается образ божий, то идеальное начало, которое связано с образом вечной женственности. Воплощение в индивидуальной жизни этого начала создает те проблески неизмеримого блаженства, то «веяние нездешней радости», которое знакомо каждому человеку, испытавшему когда-либо любовь».

Прочитал, встряхнул головой. Неужели это я написал?! Кстати, о женственной природе Христа писал, кажется, какой-то француз. Ромен Гари?..

Я услышал за спиной шуршание. Обернулся. В дверях спальни увидел двух обнаженных девиц, которые, лукаво улыбаясь, пальчиками указывали на разобранную постель.

Я опять встряхнул головой, потом резко вскочил и распялил рот в зверином рыке.

Как писал Соловьев? «Идеальное начало…»? Какое там, к черту, идеальное начало! Просто мне срочно нужна была женщина! Все высокоумные разглагольствования властителей дум великого прошлого о целомудренной любви в мгновение ока разбились о прозу — о примитивное желание безотлагательного соития. Оно, как всесокрушающая стихия, было неконтролируемо и непреодолимо. А я и не помышлял ему препятствовать.

Мопассан утверждал, что за ночь, проведенную с женщиной, приходится расплачиваться страницей романа. Значит, получается так: одна ночь с какой-нибудь курносой красоткой — и долой к чертям собачьим целую страницу шедевра?! Но о Мопассане вспоминаешь лишь тогда, когда ночь любви уже позади. И в то же время если бы не было этих ночей, не было бы и великих любовных романов.

Глава 16

…Прошло девять дней. Мы съездили на кладбище, пробыли там недолго — нечего баловать покойников, потом опять собрались в самой большой редакционной комнате. Женщины накрыли стол. Ими умело руководил Семен Орловский, наш новый художник-оформитель. Он внес в тоскливую прозу поминального стола питейно-закусочную поэзию, и стол, покрытый простым ватманом и уставленный закусками, выглядел чрезвычайно привлекательно. Запотевшие бутылки водок и вин, трехслойное сало, селедка с зеленым лучком и серсо во рту, черный хлеб, горки блинов, килька пряного посола — все это призывно и соблазнительно пахло и понуждало нас кружить вокруг стола и сладострастно облизываться.

— Вот бы так каждый день… — размечтался Берлин.

— Жаль, что похороны и поминки так редки, — вздохнув, поддержал его Лондон.

Прибыл запыхавшийся Фокин. И сразу подсел к Бутыльской.

— Достопочтенная Эра Викторовна, я мог бы вызвать вас… — он внезапно закашлялся.

— Нежели на дуэль?..

— На допрос! — пояснил Лева. Он промокнул усы платком и, немного отдышавшись, продолжил: — Но лучше переговорить прямо здесь, под водку и селедку, — он скосил повлажневшие глаза на пышный поминальный стол и потянулся к водочной бутылке. — По моим сведениям, вы были знакомы с гражданином Корытниковым Павлом Петровичем.

— Остынь, Лева, давай лучше помянем Брагина. А на допрос я могу и прийти. Мне нечего бояться. Я чиста как слеза ребенка.

— Но вы же были с ним близко знакомы.

— С кем, с Корытниковым? Я со многими знакома, с тобой, например. И что из того?

— Бог вам судья, почтеннейшая Эра Викторовна, — Фокин налил ей и себе. — Открою секрет: Корытников замешан в некрасивых историях. Этой ночью убит и ограблен маршал Богданов, украдено полотно кисти самого Сурбарана… Какая-то падла заменила его талантливой подделкой.

— Мать честная! — Эра Викторовна схватилась за сердце.