Млечный путь

Извлечь картину из рамы с помощью полостного скальпеля, свернуть полотно в трубочку аккуратно, так, чтобы краска не отстала от грунта, а затем вставить вместо него Димкину подделку не составило труда. На все про все я потратил не более трех минут. Работал я, разумеется, в перчатках.

Интересно, как там, в трубочке, в свернутом, вернее сказать, в скрюченном состоянии, чувствует себя «Святой Бонифаций»? Думаю, эти циничные рассуждения помогли мне преодолеть чувство вины. Вторя Корытникову, я сказал самому себе: пройдут годы и настанет некий скорбный час, когда заглохнет всякая жизнь на земле. И некому будет вспомнить, что некогда здесь бушевали страсти, велись войны, уходили в небытие тысячи людских поколений, писались и крались великие картины. И некому будет корить меня за все, что я сделал и еще сделаю с людьми и предметами. Демагогия, если ты вооружен ею до зубов и если ее вовремя подключить к реальности, очень полезная штука.

Кстати, когда я занимался хирургическими манипуляциями с картиной, мне показалось, что в конце коридора мелькнуло кукольное личико Маши, ординарца маршала.

Дима умер через два дня после рокового дара. Одолев лишь четверть ящика. А еще через два дня его хоронили. Меня удивило, что похороны удалось организовать так быстро. Причем местом его последнего упокоения стало довольно престижное Донское кладбище.

— Ничего странного в этом нет, — объяснила мне Бутыльская, — у Берлина и Лондона в кладбищенской конторе сидят влиятельные приятели.

Лондон с серьезным видом добавил:

— Там, в задней комнате, под пуленепробиваемом стеклом, как музейные реликвии, сберегаются наши именные лопаты.

…Долго шли за похоронными дрогами. Уныло скрипели колеса. От гроба ощутимо потягивало коньяком. Все принюхивались и, скрывая ухмылки, крутили головами.

— Цельный ящик дорогущего коньяка! Значит, возвращать долги денег нет, а кутить… так-так, — ворчал Фокин, который, прознав, что Дима с перепоя отдал концы, прискакал на похороны, вероятно рассчитывая на дармовой поминальный стол.

— Почетная смерть. Смерть, так сказать, в седле, — приподнятым тоном сказала Бутыльская. Чужие смерти странным образом воздействуют на нее: они придают ей оптимизма. Возможно, мысль, что помер кто-то, кто значительно ее моложе, бодрит старушенцию.

— Пить надо было меньше, — сказал Леон Дергачевский и раболепно посмотрел на меня.

— Бедный парень, бедный парень, сгорел, сгорел, как лист сухой, — с наслаждением вдыхая коньячный дух, произнес Ефим Лондон.

— Нам не стоит кручиниться. Всем бы так, — откликнулся Ефим Берлин. — Кстати, вот не знал, что смерть пахнет винокуренным заводом…

Петька набросился на них:

— Ерничаете, чертовы кочерыжки! Похоже, вам всем нравится, что Димка отбросил копыта! Вы, как людоеды, питаетесь чужими смертями. Вам, старикам, о душе пора думать, а вы с удовольствием хороните моих ровесников! Трупоеды проклятые! Вы так радуетесь, словно пришли на праздничное гуляние!

Я вспомнил, как на какой-то редакционной пьянке Берлин сказал Диме, сказал со скрытой горечью в голосе: «Дима, ты моложе большинства присутствующих, стало быть, тебе придется по очереди хоронить всех нас. Я заранее соболезную тебе!» Дима ответил без раздумий: «Одному богу известно, кто, где и когда…»

Не только богу, мог бы добавить я.

Я задумался, попытавшись прощупать себя изнутри. Убивать можно. Разумеется, существует опасность превратиться в маньяка. Нехорошо, если убийство становится прихотью или потребностью. Плохо, если это входит в привычку. Еще хуже, если от этого получаешь удовольствие.

Сожалел ли я о смерти Брагина? В сущности, Дима был милейшим человеком. Добрым и безобидным. Менее всего я желал ему смерти. Просто так вышло. И, если смотреть правде в глаза, вышло, в общем-то, удачно. Смерть пошла всем на пользу. Ему — в особенности: он хотел умереть и умер, я лишь помог ему. Вообще, как бы цинично это ни звучало, смерть очень часто положительно влияет на усопшего, смерть, можно сказать, облагораживает его, придавая ему достоинства, которыми при жизни человек обладал не в полной мере.

Интересно устроен наш внутренний мир! Интересно и крайне противоречиво! Недавно я смотрел американский триллер. Бандит с лицом классического дегенерата, вооружившись тесаком, на протяжении полутора часов преследовал очаровательную девушку. Мои симпатии как зрителя были, само собой, на стороне беглянки. Мне страстно хотелось, чтобы она победила в смертельном забеге. Концовка была в традиционном голливудском духе: убийца подыхал страшной смертью, сварившись в кипятке, а девушка выходила замуж за красавца с лошадиными зубами и огненно-рыжей шевелюрой.

В реальной жизни все было наоборот. В действительности тем самым дегенератом с тесаком был я. Отличие состояло в том, что у меня была внешность интеллигента, а место грубого тесака занимали изящные титановые спицы. Вот и вся разница. И главное — мои симпатии были на стороне убийцы, а не жертвы.