Мизерере

— В музыкальных занятиях заключенных. Еще один пунктик нацистов: музыка. Она слышалась повсюду. Когда депортированные сходили с поездов смерти, их встречал духовой оркестр. За работой их заставляли петь. И пытали тоже под музыку. Массовые казни евреев, мирных жителей Восточной Европы проходили под музыку, доносившуюся из громкоговорителей. Видимо, именно это называют «немецкой душой».

Касдан вспомнил рассказ изувеченного Петера Хансена о хоре, под звуки которого проводились хирургические опыты, и утверждение Кондо-Мари, что Хартманн предлагал сопровождать музыкой пытки. Все это было порождением нацистского кошмара.

Бокобза сменил кадр. Другой лагерь. Все те же ряды бараков. Все то же дыхание смерти.

— Сперва Хартманн работал в лагере Терезин. Слышали о таком?

— Да. Но я не возражаю, если вы освежите мою память.

— Терезинштадт в Чехословакии — одна из самых жутких выдумок нацистов. Образцовый лагерь, витрина, которую они показывали членам комиссии Красного Креста и дипломатам, уверяя их, что все лагеря устроены по тому же типу «еврейской колонии». Занятия искусством, не слишком изнурительные работы… Терезин знаменит тем, что через этот лагерь прошли известные представители еврейского искусства. Некоторые композиторы создали там свои шедевры. Там умер Робер Деснос, французский поэт. В действительности Терезин был последней остановкой перед Освенцимом. Впрочем, затем Хартманн перебрался в Освенцим.

— Он видел массовые казни?

Исследователь мрачно улыбнулся.

— Был в первых рядах зрителей. Сперва заключенные попадали в настоящие душевые, чтобы поры раскрылись и в них быстрее проник газ. Затем они оказывались в газовых камерах, замаскированных под душевые. Через десять минут из люка извлекали трупы, чтобы сжечь в печах крематория. Бывало, грудные дети выживали, потому что сосали материнскую грудь и не вдыхали смертельный газ, тогда их приканчивали пулей в голову…

Щелчком Бокобза сменил диапозитив. Человеческий пепел вываливается из печей, похожих на саркофаги.

— Дети, которых сжигали или закапывали живыми, когда не хватало времени и места…

Израильтянин с едва сдерживаемой яростью щелкал своим аппаратом. Его голос становился все более резким.

— Тысячи тел, раздавленных бульдозерами и сваленных в кучи. Срезанные с трупов волосы, которые шли на ковровое покрытие в немецких подводных лодках…

Очередной щелчок. Очередной кошмар. Сцены, которые вечно будут позорить род человеческий. Кадры из «Ночи и тумана»,[15] напоминавшие полотна Иеронима Босха. Неразличимые тела и кости, превращенные бульдозерами в месиво, сваленные в беловатые холмы человеческих останков.

— А как Хартманн участвовал в этой… деятельности?

— Он стал капитаном СС. Он не был исполнителем — я имею в виду массовые казни. Ему удалось усидеть сразу на двух стульях. И это не игра слов. Он организовывал духовые оркестры, хоры и тому подобное и одновременно занимался собственными исследованиями.

— Какими исследованиями?

— На этот счет существуют записи, также сделанные его рукой. Ничего конкретного. Хартманн изучал человеческие крики, вибрации, которые вызывает боль. Анализировал воздействие звуков на материальный мир и человеческий мозг. Он называл это «силы и турбулентные потоки звуковых волн».

Бокобза перешел к другому слайду. Хартманн сидит за столом в наушниках, улыбаясь в объектив, перед внушительной штуковиной, должно быть прародительницей магнитофона.

— В то время уже существовали кассетные магнитофоны?

— Первые были изобретены немцами. Их использовали нацисты. Гитлер часто прибегал к этой технике. Все его радиовыступления записывались заранее, чтобы исключить возможность покушения в студии. И ни разу никто не заподозрил подвоха.

Армянин разглядывал музыковеда в военной форме. Горящий взгляд, тонкогубая улыбочка, костлявые руки обнимают магнитофон, словно какую-то драгоценность…

— Он записывал концерты заключенных?

— Нет. Предсмертные вопли — вот что его интересовало. Он установил микрофоны в душевых, операционных. Его помощники с микрофонами в руках ходили по пятам за заключенными, которых живьем бросали в печи. Уж не знаю, что он пытался уловить в этих криках. Но легко могу себе представить, как он делает заметки, вновь и вновь прослушивает свои записи, чуждый происходящему кошмару. В этом весь Хартманн — истинный нацист. Как и все они, он абсолютно равнодушен к страданиям жертв. Как и у них, у него в глубине сознания зияет черный провал. Вероятно, вы видели кадры Нюрнбергского процесса. С виду подсудимые кажутся вполне нормальными, но у них атрофированные, изуродованные, чудовищные души. Человеческое сострадание отсутствует. Нравственное чувство. Отсутствует то, что делает человека человеком.

Касдан не сводил глаз с экрана. Застывшая фигура человека с внешностью интеллектуала и глазами безумца. Он представил его в аду, занятого лишь своими заметками и качеством звука. Да. Его лицо буквально дышало равнодушием.

— В конце войны Хартманн попал в плен?

— Нет. Он исчез. Испарился.

Новый диапозитив. Лежащий в развалинах Берлин.