Мюнхен

— Еничека… — просияла мать и тут же крикнула: — Его ты не увезешь! Я тебе его не отдам!.. Где твои нежные детские слова? — немного успокоившись, сказала она. — Где твоя чистая душа? Куда девались твои глаза, которые так мило на меня смотрели? Теперь ты смотришь так, будто изучаешь, о чем я думаю. А я тебе не скажу, о чем я думаю, унесу это с собой в могилу! Я не обманывала тебя, Еник, когда писала тебе в Россию, что умру, если ты не приедешь. Ян, я была мертва, клянусь, что я была мертва и ожила только, когда снова тебя увидела. Десять лет я была мертва. Ты приехал и воскресил меня, Еничек, случилось чудо, но теперь я снова лежу и умираю, потому что знаю, что ты не навсегда приехал, а только на время. Не нужно было этого делать! Нужно было дать мне умереть… Кто уже однажды умер, не должен подниматься из мертвых! Смерть лучше. Не видишь, как все вокруг тебя лгут, как обманывают тебя, как смеются над тобой, потому что ты старая и слабая. Смерть милосердна, и поэтому я умру, тогда делай, что хочешь. Убей и отца, когда убьешь меня… Еничек, спокойно убей его! Дети вообще убивают родителей, по крайней мере, мать — всегда. Уже своим рождением ты начал убивать меня. Разве не из-за тебя я истекала кровью? И сейчас снова у меня кровотечение… Ничего мне не обещай! Ты у меня все сердце по частям изглодал! Никогда ты не делал того, что было приятно мне. Всегда все наоборот. И наверное, иначе не может быть. Но сердце не выдержит и однажды остановится. Я слышу свое сердце ночью. Уговариваю его быть спокойнее и умнее. Но оно не хочет, не может. Это — материнское сердце.

Мать села на кровати, улыбнулась Яну, погладила его по волосам. Рука ее уже не была холодной.

— Еничек, я не больна. Это просто во мне тяжело умирает женщина. Никому своей женственностью я не принесла радости. Так меня воспитали. Даже твой отец не знает, какова я на самом деле. Я была красива, но он не познал мою красоту. Вот, теперь ты знаешь… Говорю тебе про себя всю правду. Всю свою любовь я вложила в материнство. Наверное, не надо было так делать, но теперь уже поздно жалеть. Сегодня я впервые попыталась представить тебе счет. Вознагради меня! Ты не можешь не вознаградить. — Она склонила голову и сказала: — Каждый вечер я становилась на колени и молилась. Я надеялась, что вымолю тебя, но бог не смилостивился. Еник, добей материнское сердце, которое истекло кровью ради тебя…

Она обняла Яна и целовала его сухими губами в щеки, лоб, волосы. Поцеловала ему руку.

— Мама, я не уеду! — сказал Ян.

— Так ты не покинешь отца, когда я умру?

— Я вообще не уеду!

— Даже если я выздоровлю?

— Не уеду.

— Это большая жертва с твоей стороны? — Ян не ответил. — Ты остаешься не добровольно?

— Не спрашивай, мама, ты поправляйся…

— Я выздоровлю, Еничек. Я все для тебя сделаю. Продам последнее, если тебе будет что-нибудь нужно. Продам дом, Еник, чтобы у тебя было все, что ты пожелаешь. Я сделаю все, что могу! Еник, здесь твой дом! Здесь, в этой комнате, на этой постели, я тебя родила. Нигде на свете ты не найдешь покоя, если не будет его здесь. До сих пор ты все время шел обходными путями. Одна только прямая дорожка ведет домой. По краям ее растут кровавые цветы. Я никогда уже не буду проклинать, Еник. Прости меня за мою вину, дитя мое…

Больная устала. Но когда после ухода Яна она уснула, то сон ее был легким, и она улыбалась…

К вечеру ей стало лучше. Температура уже не поднималась.

Мать победила, но она не радовалась победе. Она даже не чувствовала, что это победа.

Ведь каждому ясно, что сын не должен бросать мать, и каждый должен возвращаться домой!

10

Яну казалось, что Таня будет несчастна, узнав о его решении, но она сказала:

— Где ты, там и я. Будет нелегко. У нас жить нам было бы легче. Но это твоя судьба. Тебе надо быть с твоими родными. Я буду помогать тебе.

Он радовался Таниным словам.

Но нужно было еще многое сделать, и прежде всего поговорить с Миреком Восмиком, узнать, что он обо всем этом думает.

Мирек был удивлен. Сняв очки, он сказал:

— Для вас было бы лучше вернуться в Москву. Ты долго еще будешь чужим дома. Тебя нигде не возьмут на работу. Это будет борьба за хлеб. Но… старина, ты когда-то писал хорошие стихи. Потерпи, казак, будешь и ты атаманом…

По сути, Мирек был рад решению Яна.

Оставалось сообщить обо всем Вадиму Петровичу в Институт истории в Москву.

Труднее было написать комиссару Окулову.

Окулов ответил через три недели:

«Я знал, что зов родины неодолим. Не забудь, однако, о стране, которая приняла тебя как родного, о народе, с которым тебя связывает жена. Береги ее. Мы будем вспоминать о тебе как о хорошем друге. Не забывай Ирку и его могилу на байкальской станции. Издали на тебя будет смотреть и твой комиссар Окулов».

Ян Мартину во второй раз пошел на виллу «Тереза». У железной калитки вновь ходил постовой, опять нелюбезно спросивший: «Вам куда, молодой человек?» Услышав ответ, он снова показал Яну рукой на калитку.

По винтовой лестнице спускался светловолосый близорукий человек.

— Проходите ко мне, — сказал он и показал Яну дорогу. — Что вам угодно?