Мюнхен

– Если кто-то спросит нас про эту встречу, – заговорил Кордт, – предлагаю отвечать, что она была совершенно неофициальной, призванной обсудить создание межведомственной группы по освобождаемым судетским территориям.

– Это выглядит жутко достоверной бюрократической причиной, – кивнул Донаньи.

– Разумеется, Бека никто не должен видеть рядом с нами. Как и Хайнца, если на то пошло.

– Освобождаемым судетским территориям, – повторил Гизевиус. – Вы только вслушайтесь. Бог мой, да он станет более популярным, чем когда-либо.

– И почему нет? – спросил Шуленбург. – Сначала Австрия, теперь Судетенланд. Меньше чем за семь месяцев фюрер без единого выстрела присоединил к рейху десять миллионов этнических немцев. Геббельс объявит его нашим величайшим государственным деятелем после Бисмарка – и, возможно, будет прав. – Он обвел взглядом комнату. – А вы не допускаете, господа, что мы можем заблуждаться?

Никто не ответил. Кордт сидел на своем месте. Остер стоял, облокотившись на стол. Гизевиус, Шуленбург и Донаньи занимали три кресла. Хартманн растянулся на диване, заложив руки за голову и пялясь в потолок. Его длинные ноги свисали с подлокотника.

– Так что у нас с армией, полковник Остер? – произнес он наконец.

Остер присел на столешницу.

– В конечном счете все зависит от Браухича. К несчастью, он до сих пор не решил, как быть, раз фюрер издал приказ отложить мобилизацию на двадцать четыре часа.

– А если бы мобилизацию не отложили – каковы были бы его действия?

– Бек говорит, что Гальдер ему сказал про определенные симпатии…

– Бек говорит… Гальдер сказал… симпатии! – прервал его Хартманн. Поставив ноги на пол, он сел прямо. – Вы меня извините, господа, но, по моему мнению, все это только замки из песка. Реши Браухич всерьез избавиться от Гитлера, он давно сделал бы это.

– Легко сказать. Мы всегда отдавали себе отчет, что армия выступит только в одном случае: если будет убеждена в неизбежности войны против Франции и Англии.

– Потому что Германия наверняка проиграет?

– Именно.

– Тогда давайте разберемся в логике армейских. Они не имеют моральных возражений против режима Гитлера – их оппозиция исходит исключительно из положения страны в военном отношении?

– Да, разумеется. Разве это так странно? Это ведь солдаты, а не священники.

– О, для них это очень удобно, не сомневаюсь. Никаких угрызений совести! Но что это означает для нас? – Пауль одного за другим обвел своих собеседников взглядом. – А то, что Гитлеру нет нужды чего-либо опасаться со стороны армии, пока он одерживает победы. И только когда фюрер начнет проигрывать, военные выступят против него. Да только будет слишком поздно.

– Говорите тише, – предупредил Кордт. – Кабинет Гесса чуть дальше по коридору.

Остер явно с трудом сдерживал себя.

– Я разочарован не меньше вас, Хартманн, – сказал он. – И даже более, осмелюсь заметить. Не забывайте, мне потребовались месяцы на то, чтобы подвигнуть военных проделать хотя бы такой путь. Все лето я слал сообщения в Лондон, внушая англичанам, что если только они будут стоять твердо, то остальное мы берем на себя. К несчастью, я недооценил трусость британцев и французов.

– В долговременной перспективе им предстоит заплатить за это страшную цену, – заявил Кордт. – Как и нам.

Повисла тишина. Хартманн до сих пор не мог поверить, что Гитлеру в последний момент удалось увернуться от войны. Он видел, как это случилось: история вершилась на расстоянии пяти метров от него. Краснолицый, трясущийся Аттолико пробубнил свое послание достаточно громко, чтобы его услышали все вокруг. Он говорил, как герольд в пьесе: «Дуче извещает вас, что, какое бы решение ни приняли бы вы, фюрер, фашистская Италия вас поддержит. Но дуче придерживается мнения, что разумно будет прислушаться к предложению англичан, и просит вас воздержаться от мобилизации».

Когда Шмидт закончил перевод с итальянского на немецкий, лицо Гитлера не выдало ни гнева, ни облегчения. Его черты оставались неподвижными, как у отлитого из бронзы бюста. «Передайте дуче, что я принимаю его предложение». Сказав это, фюрер вернулся в кабинет.

Из коридора донесся взрыв веселого смеха. Партийные чиновники праздновали. По пути сюда Хартманну с трудом удалось увернуться от их объятий. У одного была бутылка шнапса, которую передавали по кругу.

– Так что нам теперь делать? – спросил Гизевиус. – Если без военных мы выступать не можем и сделанный Хартманном анализ их позиции верен, то мы не более чем кучка беспомощных гражданских, обреченных сидеть и смотреть, как уничтожают их страну.

– Мне кажется, для нас остается один шанс, – сказал Пауль. – Мы должны постараться предотвратить подписание соглашения, которое состоится завтра в Мюнхене.