Мю Цефея. Только для взрослых

В нужный день она удачно подменила в криохранилище тару с образцом спермы своего альбиноса на точно так же отмаркированный контейнер со смешанным с глицерином эякулятом одного из своих безымянных партнеров — тот, обрадованный перспективой бесплатного и незащищенного секса, распалился благодаря не то этому, не то принятому алкоголю настолько, что его и уговаривать ни на что не пришлось. Сам, как миленький, вовремя вытащил и сцедил в приготовленный контейнер, пыхтя, пуча глаза и одышливо охая в такт биению склизкой струйки в дно пластикового стакана.

Работа в клинике биорепродукции развязывала руки. Не надо было даже ничего придумывать — достаточно было просто делать свою работу. Только человек, четко знающий весь технологический процесс заморозки-разморозки, хранения и приведения в боевую готовность бесценного образца стопроцентно качественной спермы, смог бы заподозрить что-то неладное — и то вовсе не обязательно заподозрил бы. Пробиркой больше в центрифуге, усердно разделяющей «живчиков», и спасающий их при заморозке от гибели глицерин; лишняя пипетка в готовой к действию стойке в очередной «конвейерный» день, когда оплодотворяют бездетных по федеральной квоте — оптом, в порядке живой очереди, с проплаченным государством гарантированным минимумом удобств. Утилизация излишков донорского материала по протоколу для особо опасных биологических отходов, в желтых, испятнанных серпастыми значками и надписями «Biohazard!» экологически безупречных мешках…

А вот тут-то и стоп. Вот тут-то и перекочевала «отработанная» пипетка в Лерин заранее пришитый к поле халата особенный, тайный карман. А оттуда — в изящный дамский клатч, в компанию к вибратору с давно разряженным аккумулятором и упаковке презервативов с ребристой — «для нее» — поверхностью и давно закончившимся сроком годности.

Потом она ехала домой на таксисте-бомбиле в мятой «копейке», слушала курлыканье азербайджанского трип-хопа с ситаром и бог его знает каким еще национальным колоритом и могла думать только об одном: да! да! да! сейчас, сегодня, совсем уже скоро, еще бы немножко потерпеть, дотерпеть бы, эх, дотерпеть!..

Сводило от нетерпения зубы, как тогда, давным-давно, когда одноклассник Колька жарко дышал ей в шею и шарил влажной ладошкой в простых хлопчатобумажных плавочках с медвежатами, а она лишь млела, надеясь, что сегодня он наконец зайдет дальше, еще дальше, туда, куда так давно уже хочется, чтобы он зашел, и было сладко и немного страшно.

Сегодня страшно не было. Совсем.

Дома Лерочка сбросила пальто, торопливо стянула сапоги со стройных ножек, безжалостно, пуская ногтями стрелки, содрала колготки и отшвырнула их в угол, а потом завалилась на тахту, бесстыже расставив ноги, целя багровеющим цветком лона навстречу такой тонкой, такой не похожей на настоящий мужской инструмент пипетке, и — впустила ее длинное, словно хоботок колибри, жало внутрь, в самый зев, в самую влажную, сочащуюся желанием мякотку и выпустила внутрь все то, что — для нее! персонально для нее, конечно же! — приготовил полгода назад ослепительно красивый и желанный белый человек, имени которого она не знала.

Оргазм был сильным, ослепляющим, таким, какого с ней не случалось уже давно — с того самого дня, когда альбинос согласно договору посетил клинику в последний, десятый раз. Тогда Лерочка, размазывая помаду и тушь по мокрому от слез лицу, сидела на полу в комнатке за зеркалом и ревела навзрыд — столь велико было горе расставания с человеком, которого она и знать-то не знала, а полюбить — полюбила…

Темна натура бабская, ой, темна…

Потом Лерочка, разнеженная и томная, словно побывавшая под добрым кобелем, долго-долго лежала без сна, плотно сжав бедра и закинув ноги на спинку тахты, глядела в темноту и мечтала — да нет, была уверена! — чувствовала, как внутри нее цепляется за стенки давным-давно бесплодной, выскобленной до хруста акушерской кюреткой утробы новая, пока еще совсем крошечная, в две всего клеточки, жизнь.

***

Через пару месяцев Лерочка, сохранившая, к сильному неудовольствию начальственного любителя хорошего анала, беременность, встала на учет в консультации, а еще через семь — родила.

Роды были тяжелыми, Лерочка потеряла много крови и неделю приходила в себя в палате интенсивной терапии. Молоко пропало, не успев толком-то и пойти. В полубессознательном состоянии Лерочка едва воспринимала где-то на грани сознания требовательно обхватившие соски крохотные губы и почти сразу — детский плач, в котором ей чудились раздраженные и злые нотки. Так повторилось несколько раз, и потом ребенка больше не приносили. Лерочка вздохнула с облегчением и снова провалилась в небытие.