Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Вскоре дед умер, и Филипп остался один в старом семейном доме на холме, на городской окраине. Сколько я ни пытался сбить его с выбранного пути, увлечь торговлей, или строительством, или просто математикой, раз непременно нужно сидеть с умным видом над схемами, но он так и был бесполезным мечтателем. Он знал имена звезд, мог с помощью них отличить юг от востока, собрал коллекцию диковинных песен и стихотворений, но при этом был крайне рассеян в ежедневных делах, не мог поспорить о цене на базаре и, казалось, не очень хорошо понимал, что нужно делать, чтобы ты был одет и сыт, чтобы не развалился твой дом, чтобы торговцы не ограбили тебя подчистую. Нет, пожалуй, было одно практическое применение его редкой книжной профессии: он умел вязать на веревках разные хитрые узлы. Но согласитесь, что это умение пригождается нам не каждый день и большинство проблем решить не поможет.

Сколько раз я предлагал ему поселиться вместе в городе, но он никак не соглашался, и по самой нелепой причине: в одной из заповедей моряков говорилось, что ни за что нельзя селиться в долине. В хорошем помещении в центре города, с друзьями, которые приглядят за тобой и помогут, среди еды, и музыки, и жизни — селиться нельзя, потому что так нам велит далекая звезда. А в пустом старом доме, где нет никого, кроме тебя и пыли, откуда до твоего же кабинета час пути по холмам, где ночью слышен вой волков и того и гляди рухнет крыша, можно. Волновался я за него, но помочь был бессилен, только иногда проверял его счета и выводил в свет, чтобы он не отвык от нашей компании и не заговорил сам с собой на непонятном древнем языке, вычитанном в дедовых книгах.

Помню, часами мы спорили с ним, сидя на склоне холма, обращенном к городу. Дурак ты, говорил, а порой и кричал я, на что ты тратишь свою жизнь? На сказки, Филипп. На нелепицу. Смотри, у меня кошелек полон золота, у меня по шкафам десятки белых рубашек и сапог по мерке, а ты так и сидишь в своей старой рубахе и просидишь в ней еще много лет. Ты прав, соглашался Филипп, платят мне, наверное, маловато. И он улыбался, глядя вдаль, и его глаза сливались по цвету с небом.

Я произносил горячие речи, стоя на гладком валуне на нашем склоне.

— Море — это прекрасно, Филипп, — говорил я, — но было бы хоть одно доказательство! Не что оно будет когда-то снова и что ваши знания пригодятся вашим далеким потомкам, а хотя бы что оно было когда-то, что все, о чем ты читаешь в книгах, было на самом деле! Вы столько поколений изучаете эти сказки. Неужели за все эти годы, века вы не нашли ни одного доказательства?

Он качал головой и улыбался.

Нет, ни одного доказательства не существовало. Ходили разговоры, будто при постройке погреба у восточной стены нашли камень с отпечатком крупной рыбы, такой большой, что она не могла бы поместиться ни в один из известных источников. Но камень этот рассыпался в пыль, и никто его не видел, кроме нескольких строителей, от которых подозрительно пахло вином. Но даже если и была эта гигантская рыба и если все видимые глазу земли были однажды покрыты соленой водой, должны ли события далекого прошлого диктовать, как нам вести себя сегодня? Должны ли мы сегодня все жить по холмам и тратить чернила на рисунки парусов, которые никогда не понадобятся?

— Почему ты веришь в эти сказки? — спросил я в очередной раз.

— Да как-то привык, — пожимал он плечами. — В семье было принято.

— Но ведь ты вырос. Почему ты не перестанешь верить теперь?

Филипп посмотрел на меня серьезно и задумался.

— Ты знаешь, — сказал он, — мне бы не хотелось. Мне нравится верить в море.

— Эх, дурак, — махнул я рукой. — Ну тебя. Спой тогда что-нибудь.

Мечтательная улыбка вернулась на его лицо, и он запел. Это была красивая, тревожная песня о рыбах, живущих у морского дна, о луне, освещающей воду в предрассветный час и о заветной звезде, хранящей моряков и зовущей их в путь. Я слушал и думал, что не может он, такой родной мне и такой бестолковый, пропасть без толку и что где-то в мире найдется дорога и для него.

Мы отчаялись устроить личную жизнь нашего друга. Тут, мне казалось, проблем быть не должно. Филипп красив, светловолос и голубоглаз, что редкость в нашей жаре. Слегка неуклюж и непрактичен, но девушки любят моряков. Посмотреть на девушку мечтательным взглядом, спеть печальную песню, завязать ей ленту на туфле многослойным морским узлом да упомянуть далекие берега — и никто не устоит. Но он был настолько застенчив с девушками, что в их обществе совершенно терял дар речи.

Один раз, я помню, все уже почти было устроено. Мы засиделись в одном трактире, пили вино и так напились, что друг мой совсем расслабился, развеселился и увлекся беседой с прелестной девушкой. Говорил ей что-то об угловом расстоянии, а она слушала и то и дело заливалась хохотом, а потом положила руку ему на рукав (рубашки, которую я дал ему поносить на вечер). Мы с приятелями переглядывались, и смеялись, и гадали, как обернется дело, а потом один за другим разошлись по домам.