Митрополит Филипп

Так, в сущности, сложилась судьба и колычевского рода. Тот же Иван Иванович Умной впоследствии был приближен ко двору молодого Ивана Грозного и сделал отличную карьеру в Москве. Но раз на раз не приходится. Кому-то возвращали всё, кому-то — кое-что, а кому-то — ничего. Испытав подобный удар, знатный род мог надолго уйти в тень, «захудать», потерять высокий статус. Так, например, на протяжении большей части XVI столетия князья Пожарские, высокородные Рюриковичи, не вылезали из опал и никак не могли подняться к высоким чинам… Поэтому всё семейство — виновные и невиновные в мятежных деяниях — должно было трепетать в предчувствии больших бед.

Нет никаких сведений об участии Федора Степановича в мятеже князя Старицкого. Нам также не известно о том, что он в был чем-то ущемлен после подавления бунта. Но как «члену семьи» ему было чего опасаться. Советский историк П. А. Садиков прямо указал: «Филипп еще молодым человеком ушел из Москвы в 1537 г., спасаясь (курсив мой. — Д. В.) после дела кн. Андрея Ивановича Старицкого»^{2}.

Преосвященный Леонид в своем прекрасном труде о святом Филиппе рисует образ молодого мужчины, обреченного на страшное душевное испытание: «Больно было Феодору несчастие кровных, позор фамилии. Его благородному, возвышенному сердцу стало невыносимо оставаться в придворной службе, в присутствии наглого любимца, и тут-то он сожалел, может быть, что не уклонился заранее к безмятежному брегу жизни монашеской. Внутреннее состояние его было тяжело, и нужно было успокоить смятенную, взволнованную душу». Прекрасные слова! Как хочется им поверить! «Наглый любимец» — фаворит Елены Глинской князь Иван Телепнев-Оболенский по прозвищу Овчина — действительно сыграл в деле князя Старицкого центральную роль. Поведение его и тесные отношения с вдовствующей великой княгиней вызывали крайнее раздражение у старомосковской служилой знати. Кое-кто даже позволял себе говорить гадости о происхождении сыновей Василия III: мол, не староват ли был великий князь для такого дела? Не делит ли Овчина с ним отцовство?

В апреле 1538 года Елена Глинская умерла. Регентша отошла в мир иной задолго до того, как увядание коснулось ее тела. Великая княгиня была молода, ей не исполнилось и тридцати лет, и ничто не говорит о ее плохом здоровье. Может быть, не настолько уж неправдоподобны предположения, согласно которым одна из придворных «партий» нешумно «помогла» ей завершить земной путь?[10] После кончины Елены Глинской с ненавистным фаворитом Овчиной расправились моментально. На протяжении нескольких лет он был всесильным человеком, но как только исчезла поддержка государыни, любимец ее сделался мертвецом.

Это лишний раз показывает, сколь дурно относились в аристократической среде к правительнице, сколь непопулярна была она на протяжении пяти лет владычества и, в конечном итоге, е какой неохотой ей служили.

Таким образом, вроде бы и с духовной, и с политической точек зрения есть основания предполагать, что дело о мятеже князя Андрея Ивановича прямо повлияло на выбор молодым Федором Колычевым иноческой жизни. Очень похоже… Да.

Но нельзя забывать простое правило: после того — не значит вследствие того. После 1537 года Федор Степанович Колычев оказывается монахом Филиппом. Однако нет прямых и точных подтверждений тому, что он стал иноком вследствие событий 1537 года. Более того, существует несколько серьезных доводов, работающих против этой схемы.

Во-первых, Житие ни слова не говорит о каких-либо страданиях дворянина в связи с участием родни в мятежных делах. В нем вообще не упоминается бунтовская история, в которой были замешаны Колычевы. Ни летописи, ни послания самого Филиппа, ни какие-либо иные документы не дают даже намека на связь между событиями 1537 года и постригом Федора Степановича в монахи. Эта связь установлена лишь гипотетически.