Миткалевая метель

Сготовил Логин картинки примечательные. По краям-то цветы лазоревые, тремя линиями, в каждом углу по корзинке с цветами. Вверху двуглавый орел распахнул крылья на всю скатерть, глядит в обе стороны, в когтях скипетр царский держит; под крыльями плывут по Волге корабли под белыми парусами. На крутом берегу Ярославль-город с теремами белыми, с церквами златоглавыми. Вот идет вдоль да по бережку крутому крестьянский сын. Это будто сам хозяин. Такова хозяйская воля была. А на красной горке — царица в кисейном платье, две собачки кудлатые на золотых цепках впереди нее.

— Теперь-то вроде на стан отдавать можно, — решил Арясов.

Показал хозяину.

— Отменно, парнюга! — похвалил тот мастера.

Взял Балабилка узор, прикинул на свой глаз, поднахмурился, покусал желтый ус, головой покачал:

— Ладно, братец, вижу я на узоре свою точку. Без своей точки не выткать скатерть.

Кликнул Балабилка своих помощничков — переборщиков-ткачей: при такой ширине ткани да затейливом узоре четыре помощника и то еле поспевают. Балабилка себе в напарники взял Мартьяна Базанова длиннорукого, солдатского сына, взял еще Беляя колченогого, Гроша Кириллу, из матросов — крестьянского сына, да Гуся Андрея, чешской нации, солдатского сына, — всех тех, с кем в сыскном остроге клопов кормил, валяючись на полу. Парни бедовые, горячие: коль за дело возьмутся, только дела подавай.

Однако Мартьян развел руками — да к Балабилке:

— Выдюжим ли? Скатерть на царский стол, беды бы себе не выткать…

— Твое дело шнурок дергать. В ответе я. Помалкивай… — подмигнул Балабилка.

Сам он пряжу пошел выбирать нужной тонины и доброты.

Прях-искусниц немало на мануфактуре. Сто прях в ряд сидят, сто веретен в руках поют. Напряли они пряжи тонкой, звонкой, сколько надобно.

У мужика страда — в жнитво; у ткача-переборщика страдная пора, когда он за стан сядет, первый раз бердом пристукнет да скажет: «Начали, почали! Помни свой номер, чтобы цветок на скатерти не помер».

В переборном-то стане хитрое устройство. Сразу и не догадаешься, за какую ниточку дернуть. Каждой нитке номер дан, сто веревочек висит — вот за них переборщики свои номера и дергают по счету.

Ткач старшой за станом сидит, на узор смотрит да счет дает, когда какую ниточку поднять, какую опустить. Ниточки то вниз, то вверх, то вниз, то вверх. То золотая нить лазоревой дорогу уступит, то лазоревая перед золотой посторонится. Чуть зазевался или от усталости пропустил свой номер, недоглядел заглавный ткач, ну и сразу изъян на скатерти.

— Стоит нам не полениться, заставим Арясов узор улыбнуться, другим боком повернуться, который нам люб!

Сел Балабилка за стан, разок-другой батаном 31 пристукнул; батан послушно ходит, только почаще дергай на себя. В левой-то руке у него узор на бумаге, бумага перед глазами, по ней и держи. Правая-то рука на батане, чтобы поудобнее приколачивать уточину. Мартьян с челноком — сбоку, рядом с ним переборщики Грош, Беляй да Гусь Андрей; эти — у номеров.

— По птице и перо, по царице и скатерть! Так, что ли, друзья мои? Уж как в таком разе не порадеть? — лукаво метнул серым глазом Балабилка и по узору счет почал.

Тут, брат, не до зевоты, только номерки поспевай дергать.

— Два, один, десять, пять, сорок восемь, пятьдесят!

Беляй и Гусь за концы веревочек — дерг: золотые и лазоревые нитки — кверху, голубые да розовые — вниз. Мартьян челночок — раз, Балабилка батаном — стук да стук; станина 32 — в дрожь. Почали. Разноцветная основа 33 словно в плясе. Как солдатики ученые по команде — всяк на свое место; куда приказано, туда и становятся.

Все слажено, все угадано. Со стороны глянуть — не работа, музыка!

Балабилка с узора глаз не сводит, батан взад-вперед, взад вперед, челнок — как окунек на волне.

— Пять, один, восемь…

Батан — тук, тук, тук.

— Три, четыре, десять, два…

Пальцы переборщиков, как у гусляров, — по основам в бег, в пляс. Не успел, кажись, Балабилка номерок сказать, а уж помощники — всяк за свою веревочку. И маленький узор, что на листе, теперь ложится цветами на скатерти: лазоревые лепестки, бутончики, зеленые листочки узорчатые. Всему свой цвет пряжа дала без кисти, без красок.

Весной солнце не торопкое, долго оно на небесах. День-то с версту! Жди, когда солнце вкруг ткацкой полный круг обогнет. За четырнадцать часиков за станом все косточки замозжат. За весь день-деньской, может, с пол-аршина соткали. Узоры на скатерти зарницами просияли.

Балабилке усталость нипочем. На другой день в харчевне, не присев, похлебал с рассвета щей кислых и скорей за стан; подручные тоже за ним.

— Давай, давай, братцы, пока в руках-то зуд, пока дыр-то на тканье нет!

И те тоже в азарт вместе с Балабилкой, только счет подавай, дело-то наудачу!

Когда у мастера в сердце жар, тогда и работа весело идет. Балабилка держит узор перед собой, а в памяти у него старое да бывалое, житье его молодецкое, ночи темные осенние, ветры буйные, да костры среди чиста поля, да песни, которые петь запрещают.