Миры Пола Андерсона. Т. 2. Победить на трех мирах. Тау — ноль. Полет в навсегда

Реймонт шагал по гудящей, словно улей, палубе, где располагались помещения для отдыха. Кое-кто из членов экипажа развешивал по стенам новые самодельные украшения. Конечно, с материалами для рукоделия на корабле было туговато, но умельцы ухитрились смастерить украшения из тога, чтр было под руками, и развешивали цепи, склеенные из алюминиевой фольги, стеклянные шарики, игрушки, сшитые из лоскутков. А другие играли в разные игры, болтали, пили крепкие напитки и угощали остальных, флиртовали, шумели. А из динамика, заглушая болтовню, смех, шум, шелест и треск, лилась мелодия:

Adeste, fideles,

Laete, triumfantes,

Venite, venite ad Bethleem! [16]

И, похоже, она одинаково радовала Ивамото Тетсуо, Гуссейна Садека, Иешу бен-Цви, Мохандаса Чидамбарана, Пхра Такха, Като М’Боту, и Ольгу Собески, и Иоганна Фрайвальда.

Механик, заметив Реймонта, добродушно взревел:

— Guten Tag, meine Liebe Schutzmann! [17]Иди-ка приложись к моей бутылочке! — и, подняв бутылку, приветственно помахал ею. Другой рукой он обнимал Маргариту Хименес. Над их головами к переборке был пришпилен листок бумаги, на котором красовалась надпись: «ОМЕЛА» [18].

Реймонт остановился. С Фрайвальдом они были приятели.

— Спасибо, не могу, — поблагодарил он. — Бориса Федорова не видел? Я думал, он тут появится после работы.

— Н-нет, я его не видел. Я тоже думал, он явится — тут у нас, видишь, как весело. А он вроде в последнее время вообще как-то повеселел, вот только почему — в толк не возьму. А на что он тебе сдался?

— По делу.

— По делу… Вечно ты в делах, — проворчал Фрайвальд. — Надо же и отдохнуть когда-то. Что до меня, то я отдыхаю на все сто! — воскликнул Фрайвальд и прижал к себе Хименес. Она прильнула к нему. — А ты ему не звонил в каюту?

— Звонил, конечно. Не отвечает. — Реймонт шагнул прочь, но обернулся и сказал: — Схожу к нему, а потом, может, и вернусь хлебнуть твоего шнапса.

Он пошел дальше по палубе и, когда спускался по лестнице на офицерскую палубу, все еще слышал мелодию и слова: «Iesu, tibi sit gloria» [19]. В коридоре было пусто. Реймонт подошел к двери каюты Федорова и нажал кнопку звонка.

Инженер тут же открыл дверь. На нем была облегающая пижама. На столике красовалась бутылка французского вина, два бокала и блюдо с сандвичами по-датски. Он был явно не на шутку удивлен. Растерянно отступил на шаг внутрь каюты.

— Что… — пробормотал он по-русски. — Ты?

— Можно с тобой поговорить?

— Гм-м-м, — протянул Федоров. — Я жду гостью.

Реймонт усмехнулся:

— Дело понятное. Не волнуйся, я долго не задержусь. Но дело срочное.

Федоров поморщился.

— Такое срочное? Нельзя подождать, когда я заступлю на вахту?

— Видишь ли, поговорить надо с глазу на глаз, — объяснил Реймонт. — И капитан Теландер так считает. Этот момент не был учтен в программе, — продолжал Реймонт, пройдя в каюту мимо Федорова. — По программе мы должны были перейти к режиму большого ускорения седьмого января. Тебе лучше известно, что на подготовительные работы твоим ребятам понадобятся два-три дня, да и всем остальным тоже достанется. Ну, словом, как-то уж получилось, что те, кто составлял программу полета, выпустили из виду, что шестое января — число особое для жителей некоторых западноевропейских стран. Двенадцатая Ночь, Канун праздника Трех Святых Королей — называй как хочешь, но все равно это последние дни в цепи новогодних праздников. В прошлом году про шестое нечаянно позабыли, а вот в этом году я слыхал разговоры о том, что было бы славно встретить праздник как положено — с танцами и чем-то наподобие древних ритуалов. И как было бы здорово, если бы все получилось! Подумай, ведь от настроения людей так много зависит, и было бы просто кощунством отказать экипажу в желании повеселиться. Словом, мы со шкипером хотели бы, чтобы ты подумал о возможности отложить переход к высокому ускорению на несколько дней.

— Ладно, ладно, я подумаю, — торопливо пообещал Федоров и стал теснить Реймонта к распахнутой двери. — Завтра поговорим…

Но он опоздал. На пороге стояла Ингрид Линдгрен. Она была в форме — видимо, спустилась сюда сразу после окончания вахты на капитанском мостике.

— Yud! [20]— вырвалось у нее.

Она застыла на месте.

— О, Линдгрен! — попытался изобразить удивление Федоров. — Какими судьбами?

Реймонт чуть не задохнулся. Лицо его окаменело. Он, как и Линдгрен, стоял не двигаясь, только так крепко сжал кулаки, что ногти впились в ладони и костяшки пальцев побелели.

А из динамика полилась мелодия нового Рождественского, гимна.

Линдгрен лихорадочно переводила взгляд с Реймонта на Федорова. Она жутко побледнела. Вдруг она резко выпрямилась, запрокинула голову и сказала:

— Нет, Борис. Не будем лгать.

— Верно, не стоит, — холодно согласился Реймонт.

Федоров развернулся к нему.

— Да! — крикнул он. — Хорошо! Я скажу! Да, мы были вместе несколько раз. Она тебе не жена!

— Я этого и не утверждал, — возразил Реймонт, не сводя глаз с Линдгрен. Но я собирался сделать ей предложение, когда мы доберемся, до цели.

— Карл… — прошептала Линдгрен. — Я люблю тебя.