Мираж

— Нет, ничего.

— Я последовала вашему совету и изучаю психологию. Я прохожу сейчас начальный, вводный, курс, и однако…

Синие глаза Филиппа заискрились радостью.

— Ну как? Что вы теперь думаете о психологии?

— Что я думаю? Знаете, это похоже на изучение иностранного языка, это новый способ мышления, новое миропонимание. Я не хочу притворяться, что мне все ясно, но я пойму, я чувствую, что пойму.

— Хотел бы я смотреть на мир вашими глазами, Амира.

Амира давно уже успокоилась, и так было уже сказано слишком много, а слово не воробей. Филипп поднялся, собираясь уходить, но медлил, словно ожидая, что Амира попросит его остаться еще, но Амира промолчала. Но когда Филипп вышел, комната показалась молодой женщине пустой. И холодной.

Долгое время после рождения Карима Амира была так поглощена сыном, что едва ли замечала пренебрежение, с которым Али продолжает относиться к своим супружеским обязанностям. В положенное время Кариму было сделано обрезание, и по этому поводу состоялись празднества, едва ли не более пышные, чем свадьба. Бедным раздавали пищу, а каждому пришедшему в дом гостю, желавшему выразить свое почтение, дарили небольшой слиток золота.

Отныне все дни Амиры были заняты Каримом, которого она окружила немыслимой заботой. Вся жизнь молодой женщины была теперь подчинена одной цели — растить сына. Дворец был полон мамок и нянек, но Амира предпочитала все делать сама — качать, ласкать, купать маленького Карима.

Али обожал сына, но от близости с женой всячески уклонялся, бормоча извинения и ссылаясь на занятость государственными делами или поздние визиты к отцу.

И хотя муж в помыслах Амиры занимал теперь куда более скромное место, чем маленький Карим, ее задевало равнодушие супруга. Наверное, думала Амира, она плохо исполняет свои супружеские обязанности. Чтобы исправить положение, женщина из кожи лезла вон, лишь бы повкуснее накормить мужа во время их совместных трапез. Жареную рыбу и печеных перепелов она старалась сдобрить интересным разговором, но ответом ей были лишь нечленораздельное мычание и вежливые улыбки.

Минули сорок дней после рождения ребенка — срок воздержания, предписанный законами шариата, но Али и не думал проявлять любовный пыл. Амире стало стыдно. Может быть, дело в ней самой? Видимо, она стала после родов толстой и безобразной — в этом корень зла. Но как же в таком случае сможет она родить мужу еще детей, если он и не думает прикасаться к ней? Эти вопросы непрестанно мучили молодую женщину, но кто мог помочь ей найти правильный ответ?

Уж конечно, не королева-мать, которая считала Али не только ремальским принцем, но и владыкой Вселенной. И не толстуха Зейнаб, которая всем уши прожужжала о том, что муж не дает ей покоя по ночам. Со слов золовки выходило, что муж требовал близости в любое время дня и ночи, тревожа ее даже во сне. Дело якобы дошло даже до того, что он попытался овладеть Зейнаб во время родов.

Что касается Муниры, то она, конечно, была самой умной женщиной во дворце, но делала кислую мину, как только речь заходила о мужчинах. Она видела в них заговорщиков, стремящихся сделать ее, Муниру, несчастной. Она сумела убедить в этом своего отца, который души не чаял в старшей дочери и, уступая Мунире, отсеивал одного за другим претендентов на ее руку. Нет, золовки не помогут ни делом, ни советом.

Как ей сейчас не хватало матери! Амира прекрасно помнила ту ночь, когда Омар пытался изнасиловать Джихан, но все же, несомненно, когда-то их брак был счастливым. Может быть, мама сумела бы ей объяснить, почему у некоторых супругов взаимное влечение сохраняется долгие годы, а у других только на мгновение вспыхивает и сразу же умирает.

Была в отчуждении Али от Амиры и другая беда, пожалуй, еще большая. Невольное влечение к Филиппу, рождение ребенка, телесное созревание — все это разбудило в молодой женщине чувственность. Амире, как воздух, стали нужны нежные прикосновения и ласки. Наверное, сейчас ей понравилось бы даже обхождение Али.

В отчаянии Амира решилась на крайнее средство. Она подготовилась к приступу, как к первой брачной ночи, удалив с тела все волосы, надушилась дорогими французскими духами и нарядилась в тончайшее французское белье. Услышав, что Али пришел в свой кабинет, Амира поспешила предстать перед мужем.

— Что это с нами произошло? — добродушно улыбаясь, спросил Али, продолжая наливать в стакан свой любимый содовый виски.

«Он что, издевается надо мной?» — подумала Амира.

Она прошлась вокруг кресла, в котором сидел Али, призывно покачивая бедрами. Он не обратил на это откровенное приглашение ни малейшего внимания. Али не интересовался женой, хотя она расстилалась перед ним, как последняя куртизанка. В Амире взыграла гордая кровь Бадиров.

— Твои слова просветили твою неразумную рабу, мой супруг, — саркастически-изысканно произнесла она. — Но, кажется, я слишком долго отнимала твое драгоценное время. Я оторвала тебя от ужина.