Мир внутри

Света попала в катастрофу вскоре после его смерти. Иногда кажется, что все это неслучайно, все взаимосвязано, тогда хочется выть на луну от осознания собственной беспомощности, хочется звать, но кого? – я не могу сказать, – хочется вырваться из замкнутого круга, но всякий раз он оказывается тетраэдром, и поневоле смиряешься с неизбежно происходящим. Отступаешь, выжидая, утешаешь себя ожиданием. И снова не решаешься. Как тогда, «во грехе», как и раньше, как позже – никак не решаешься.

Возможно, действительно слаб для нее. И тут уж не чувства виной, наверное дело в характере, когда он касается той, единственной, что у меня была, мои прикосновения всегда робки и нерешительны, точно я изначально и по сию пору остаюсь тем школяром с пылающими щеками, пытающимся в первый раз объяснить свои чувства и не находящими слов, мучающего и себя и ту, что так любит невысказанностью до тех пор, пока не лопается струна.

Или я так привык к обязательному присутствию Макса в ее жизни, что не мог поверить в ее окончательный с ним разрыв? И лишний раз убедил себя в неизбежности – уже после катастрофы, случившейся едва ли не на моих глазах, не на моих, Макса.

Тогда он видел все один, и это запечатленное запечатало его в себе, и ее в нем окончательно. Она пыталась сопротивляться первое время, пыталась, рвалась, но даже находя меня, не находила, все так же не находила выхода. И возвращалась.

Ее посадка в июне шестьдесят третьего также была тяжелой. Весь полет, как вся жизнь, проходили с немыслимыми перегрузками. Вывод в нерасчетное время в нерасчетном месте (они с Васей должны были повторить и улучшить все то, чем мы занимались с Максом, о каких-то новациях тем паче, о стыковке, говорить уже не приходилось). Неожиданные проблемы у «Востока» с системой ориентации. Проблемы уже личного, внутреннего свойства, но это ладно, человек перетерпит все, лишь бы техника работала. Собравшись, Света упрямо пыталась оживить двигатели, пыталась подойти к Васе, но порог в шесть километров так и остался непреодолимым. Потом начались дикие боли в суставах, космос требовал немедленной расплаты. Поплыл и Вася, нежданно во время полета обнаруживший у себя проблемы с вестибулярным аппаратом, точно слепые котята, они пытались сблизиться, сойтись там, в двух сотнях километров выше нас, то уходя в тень, то вновь появляясь на экранах; затаив дыхание, бункер следил за их перемещениями, за их угасающими попытками, пытаясь отговорить, тщетно, Света сдалась лишь, когда боль затуманила взор окончательно. Скрепя сердце, Главный потребовал запустить циклограмму посадки, выругавшись, мол, «никаких баб в космосе». Да, все верно, Светино лицо, Валентина Терешкова, тоже не поднялась в небо. Трое из шестерых «больших». Половина.

Нас также отстранили от подготовки, сперва включив в дальний резерв, в ожидание, там было много молодых, необстрелянных, каждый хотел летать, каждый рвался, несмотря ни на что. Эти три года протянулись незаметно, Главный пообещал миссию на Марс, безумную, на которую подписаться могли только мы, Вася первый пошел на это, Света первой вышла из игры. И все равно казалось, это не конец, но в шестьдесят шестом Главного не стало. Его сменщик, Мишин, немедля прикрыл все программы полетов в безумную даль, а вместе с тем похерил и наши надежды снова подняться над небесным куполом. «Пока молодежь не слетает, вас не отпущу, да и то, как бы вас прежде болячки не сожрали», – к несчастью, он оказался прав. Сглазил, как говорила Света. Предупредил, как оправдывался за него Вася, Мишина он знал давно, и пусть и отзывался всегда с уважением, но без той нотки почтительности, что всегда присутствовали при разговоре о Главном, что тогда, что сейчас, тем паче сейчас, когда память выветрила все дурное. Королевство сменилось мешаниной, а затем, при Глушко, стало именоваться глухоманью, покуда и эта глухомань не угасла, окончательным завершением стало затопление станции «Мир» в Тихом океане в первом году нового тысячелетия. Она могла бы еще поработать, но, никому не нужная, не нуждалась в продлении ресурса; торжественное затопление потом долго показывали по многим каналам, демонстрируя закат великой эпохи, о которой теперь поневоле говорят с почтением.

Именно тогда Света снова сгребла себя в охапку и выкупила кафе. Приглашала нас, посидеть, поговорить, почайпить, мы, стараясь не вспоминать, обсуждали что-то отдаленное, абстрактное. Вроде прочитанных книг или увиденных фильмов, будто говорят не давние друзья, а случайные знакомые, встретившиеся на время заполнения желудка, и после этой процедуры прощающиеся навеки незаметным «пока!». Мы так боялись ворошить мучительное наше прошлое, что молчали почти обо всем, незаметно отдаляясь друг от друга, снова расползание нашего тетраэдра остановил Вася, только для наглядности пакет молока продемонстрировать не мог, теперь они делались исключительно в форме кирпичей.