Мир тесен

Куда нас несет?!

«С-сатана перкала, — бормотал я сквозь стиснутые зубы, сопротивляясь волне, пытающейся вырвать весло из рук. — Я т-тебе… я т-тебе…»

Мышцы только что не лопались. Рваное дыхание вырывалось из раскрытого рта. Но качка ослабевала. Да, уже не так швыряло шлюпку с волны на волну. Значит, прошли плес. Берег Лягушки прикрыл нас от ветра.

— Суши весла! — бросил Безверхов.

Шлюпка по инерции вошла в проливчик между двумя скалами — они медленно проплыли вдоль бортов — и остановилась.

Я опустил руки, придерживая под мышками весло. Славно это было — расслабиться после чертовой гонки. Я осмотрелся. Ну и местечко! Нашвыряли камней при сотворении мира.

— Ребята! — вдруг позвал Безверхов; я вздрогнул от неожиданности. — Матросы!

Скалы молчали. Только ветер выл одиноко и безнадежно. Такая тут стояла тишина, что хотелось заклацать зубами. Только бы эту тишину разорвать.

— На воду, — скомандовал Безверхов.

Так-то лучше. Хоть собственный хрип при гребке слышишь. Мы медленно шли, лавируя меж отмелями и скалами.

— Матросы! — снова позвал Безверхов. Он подался в сторону проплывавшего слева островка, и я заметил, что лицо у него перекошено, словно от боли. — Ребя!

Островки и отмели молчали. Припустил дождь. Неслышным призраком шлюпка переходила от скалы к скале. От камня к камню. Кажется, мы уже вошли в проливчик, разъединяющий Лягушку и Головку.

— Ребя!

Ночь молчала. Все было безнадежно.

Вдруг Безверхов вскочил, резко накренив шлюпку. Мы увидели: на островке шагов в пять длиной шевельнулась, отделилась от скалы тень. Безверхов, сложив ладони рупором, окликнул человека, если это был человек. Ответа не последовало. Не померещилась ли нам тень?

Безверхов снова окликнул. И тут мы услышали глухой, неуверенный голос:

— Свои, что ли?

Безверхов прыгнул в воду, а за ним Шунтиков, тут было мелко, по пояс. Они притащили маленького человека с автоматом в болтающейся руке. Мы приняли раненого — одна нога у него была явно перебита — и уложили на дно шлюпки. Я узнал в нем Мишу Дворкина, меланхоличного малого из ушкаловского взвода, бывшего писаря с береговой базы подплава. Он слабо хрипел. Шунтиков сразу принялся осматривать рану на бедре, потянул мешавший ему автомат из руки Дворкина, но тот дернулся, пальцы впились в сталь ствола.

Мы обшарили, медленно продвигаясь по проливу, еще с десяток скал и подобрали еще одного раненого, а потом — сразу троих, один из которых был в глубоком шоке и умер буквально у нас на руках. Живым Шунтиков вливал из фляги спирт в пересохшие рты, искривленные болью. Бинтовал раны. Мы торопились, потому что видели, как плохи раненые. Мы гнали шлюпку и окликали, окликали, рискуя быть услышанными чужими ушами:

— Матросы! Ребя!

Шлюпка отяжелела, осела, нам пришлось дважды вылезать за борт и стаскивать ее с отмелей. Справа черной стеной стоял высокий берег Головки.

— Матросы! — бросал Безверхов из рупора ладоней. — Василий!

Молчала ночь. Ветер высвистывал нескончаемую шхерную песнь. Один из раненых, лихой пехотинец по имени Максим, приподнялся на локтях и спросил, уставив на Безверхова черные провалы глаз:

— Какого Василия кличешь? Ушкало? Не зови. Шлепнули Ушкало.

— Ты сам видел?

— Ну, видел, — хрипел Максим. — Литвак его с высотки тащил. Неживого…

— С какой высотки?

— Там, — медленно повернул Максим голову к левому берегу. — На Лягушке… Ворочай к Хорсену.

Безверхов повернул шлюпку, теперь мы шли к выходу из пролива. Но, вернувшись к скале, на которой давеча подобрали троих раненых, Безверхов скомандовал сушить весла. Шлюпка въехала носом на заскрипевшую под килем гальку.

— Выгружайте раненых, — сказал Безверхов, глядя на черный силуэт Лягушки.

— Чевой-то? — не понял Сашка Игнатьев.

— Ты чего задумал, Андрей? — спросил Шунтиков.

— К Лягушке подойду. Посмотрю там. Ну, живо!

— Сдурел? — прохрипел Максим. — Смотри, как бы тебя не выгрузили.

— Выгружайте, говорю! — Безверхов был словно глухой ко всему… — Быстро!

— Это как же? — сказал Максим. — Его на Лягушке шлепнут, а нам всем подыхать здесь?

Мы должны были повиноваться. Мы с Сашкой взяли одного из раненых под мышки и за ноги.

— Не трожь! — Максим зло матюгнулся и потянулся к винтовке. — Убью!

Тут Миша Дворкин раскрыл глаза и сказал ясным голосом:

— Осади, Максим. Пусть идет. Лежат там.

— Если к утру не вернемся на Хорсен, еще шлюпку пришлют, — угрюмо сказал Безверхов, нахлобучивая шапку на брови. — Ну, кончай разговоры!

Мы перенесли раненых на островок, положили их рядком, а с краю — умершего, странно вытянувшегося, быстро захолодавшего. Безверхов велел нам лежать тут и ждать. С собой он взял только Абрамова — крепкого мужичка из марийской глубинки. Абрамов, пыхтя, столкнул шлюпку и прыгнул в нее. Они с Безверховым взмахнули веслами, шлюпка растаяла в ночной мгле.

Кто-то из раненых простонал, Шунтиков нагнулся над ним:

— Тихо, браток, тихо. Дать еще глотнуть? — Не… Курнуть дай…

— Нельзя курить, браток. Потерпи.

Холодно было лежать на обледенелом камне. Моя мокрая шинель стала как ледяной панцирь. Ноги окоченели. Давила тишина. Громадная, плотная, она нависла над нами черным медведем.