Мир против нас

О том, чтобы освободить меня, он даже не задумывался, хотя я просила, умоляла его отпустить. Он велел во всем его слушаться и сходу дал задание: подготовить клетку для другой, «нужной» ему девушки… Глеб, я не стану рассказывать всего. Слишком… трудно. Вскоре до меня дошло, чего он хочет: сделать меня кем-то вроде доброго духа «каменного мешка», его глазами и ушами здесь, изнутри, когда он где-то далеко и не может следить за тем, что происходит в его отсутствие.

– И ты согласилась?

– Нет. Конечно, нет. Как только он решил, что достаточно меня обработал, я… попробовала броситься на него. Костиным мальчикам и не снилось, как можно обращаться со своими жертвами. Судя по тому, как день сменял ночь в тот самом зазоре, я провалялась около трех суток, прежде чем смогла опять хоть что-то соображать.

– Что было потом?

– Я его боялась. Мои редкие попытки что-то сделать заканчивались одним и тем же. Я не знала, как смогла протянуть то время, иногда казалось, что совсем чуть-чуть, и я в самом деле сойду с ума. Либо с разбегу расшибу себе голову о стену или раздеру вены в клочья, чтобы навсегда прекратить этот кошмар. А потом стали появляться другие девушки, и мне казалось, он их знал, каждую… Глеб, – в этот момент, впервые за время своего рассказа, я ощутимо вздрогнула. – Не заставляй меня об этом говорить.

– Если эта мразь действительно где-то рядом…

– Я могла вытащить оттуда хотя бы одну, – словно не слыша его, пробормотала я. – Там была девушка, чье имя я позабыла сразу же, как только узнала. Она никак не могла примириться со своим новым положением и все умоляла меня сделать хоть что-то… Никак не могла понять, что я такая же пленница, как и она. Все, что меня интересовало, это как не разозлить Ангела и протянуть подольше. Удивительно, но даже в таких условиях мне очень хотелось жить…

***

Сделав короткий шаг вперед, я замерла, не решаясь продолжить движение. Девушка сидела спиной ко мне, поджав под себя босые исцарапанные ноги, сгорбившись, словно измученная тяжелой болезнью старуха. Между тем, ей вряд ли исполнилось больше двадцати – я видела ее в первый день прибытия, когда внешне она еще походила на свой реальный возраст.

Теперь она выглядит совершенно иначе – волосы, тогда уложенные в красивую прическу, висят по плечам, словно их обмакнули в баночку с жиром; лицо бледное, осунувшееся. Под глазами, совсем недавно метавшими гром и молнии, залегли глубокие мешки, губы потрескались то ли от холода, то ли от того, что она слишком часто кусала их, даже не замечая.

Здесь уже никто ничего не замечает, кроме меня. За все время заточения пройдя несколько стадий от слез, паники и тошнотворных истерик до немого покорного созерцания, я научилась видеть то, что другие, осознав свою неприглядную участь и ударяясь в тревогу, были попросту не в силах заметить.

Каждый раз, бросая взгляды в сторону этой новенькой, я ощущала где-то глубоко в груди неясную тянущую боль. Она еще не знала, что больше никогда в жизни не увидит солнечный свет, не повидает друзей и близких, не проронит ни одного слова о любви, а главное, больше никогда и ничего не сможет решить. Попав однажды сюда, на самое дно, надежда когда-либо вновь выбраться наверх улетучивается так же стремительно, как мятежная гроза прорезает потемневшее небо. Я поняла это быстро, некоторые не понимают до сих пор. Она же – я ясно видела ответ в каждом ее вдохе, взгляде, движении – не сможет принять данную истину.