— Любопытно, что у шантажистов затылочный бугорок почти не заметен, — перебил Гонзалес, — я освидетельствовал шестьдесят две головы в испанских тюрьмах и убедился, что он представляет незначительное костяное возвышение, тогда как на головах убийц затылочный бугорок достигает размеров голубиного яйца.
— Мой друг обладает большими познаниями в области строения человеческих голов, — улыбаясь, пояснил Манфред. — да, мы знаем Стедлэнда. Время от времени до нас доходили слухи об его операциях. Вы помните случай в Веллингфорде, Леон?
Гонзалес кивнул головой.
— Значит, вы — сыщики? — спросила молодая женщина.
Манфред рассмеялся.
— Нет, мы не сыщики, мы только интересуемся преступлениями. Я думаю, мы обладаем самым полным списком неуличенных преступников во всем мире
Некоторое время они шли молча.
— Стедлэнд, несомненно, дурной человек, — заявил Гонзалес, как будто бы это убеждение неожиданно созрело в нем, — обратили вы внимание на его уши? Они необыкновенно длинные, с заостренными наружными краями: этот кончик называется Дарвиновским бугорком, Манфред. И вы заметили, дорогой мой друг, что его ушная раковина разделяется на две отдельные полости, а мочка кажется прилепленной? Настоящее ухо преступника. Этот человек совершил убийство. Невозможно иметь такие уши и не стать убийцей…
Квартира, куда они вошли, была маленькая и бедно обставленная. Окинув взглядом крошечную столовую, Манфред заметил все необходимые атрибуты гак называемой «меблированной» квартиры.
Мистрисс Стор села к столу и пригласила сесть обоих мужчин.
— Я знаю, что буду болтливой, — сказала она, слабо улыбнувшись, — но я чувствую, что вы, действительно, хотите помочь мне, и мне почему-то кажется, что вы можете это сделать. Я не могу сказать, что полиция отнеслась недобросовестно или несправедливо ко мне и к бедному Джефу. Напротив, они нас очень ободряли. Мне кажется, что они подозревали Стедлэнда в шантаже и надеялись получить недостающие улики. Но улик не оказалось. Теперь, скажите мне, что я должна рассказать вам?
— То, о чем не говорилось в суде, — ответил Манфред.
С минуту она сидела молча.
— Я расскажу вам, — сказала она наконец. — Только защитник моего мужа знает об этом, но мне показалось, что он скептически отнесся к моим словам. А если он не поверил мне, — воскликнула она в отчаяньи — то как я могу надеяться убедить вас?
Горячие глаза Гонзалеса впились в нее, когда он ответил:
— Мы уже убеждены, мистрисс Стор.
А Манфред утвердительно кивнул головой.
Снова наступила пауза. Видимо ей было трудно начать рассказ, который, как угадывал Манфред, мог ее отчасти скомпрометировать.
— Когда я была девочкой, — начала она, — я училась в школе в Суссексе; это была большая школа, я думаю, там училось около двухсот девочек. Я не буду оправдывать своих поступков, — продолжала она быстро — я влюбилась в одного мальчика. Он служил у мясника. Это ужасно, не правда ли? Но я была еще совсем ребенком, и очень впечатлительным. Мы встречались с ним в саду; я прибегала туда после уроков, а он перелезал через забор, чтобы попасть на эти свидания, и мы болтали с ним без конца, иногда целые часы. Это был обыкновенный флирт мальчика и девочки, и я совершенно не могу объяснить, почему я делала такие глупости.
— Мантегацца очень просто объясняет это дело в своем сочинении о влечении. — пробормотал Леон Гонзалес, — Но простите, я перебил вас…
— Как я уже сказала, это была просто дружба между мальчиком и девочкой; я относилась к нему, как к герою, и боготворила его, потому что он казался мне великолепным. Вероятно, он был лучшим из всех мальчиков, служащих у мясников — улыбнулась она — он никогда не обидел меня ни одним словом. Дружба наша прекратилась месяца через два, и тем дело и кончилось бы, если бы я не написала ему несколько писем. Сознаюсь, это была величайшая глупость с моей стороны. Письма были очень обыкновенными глупыми любовными записками, и совершенно невинными, по крайней мере, тогда они казались мне такими. Теперь они снова попали ко мне и при чтении их я прямо испугалась своей опрометчивости.
— Так, значит, они у вас? — спросил Манфред.
Она покачала головой.