Мир неземной

Я так и не сказала матери, что ненавижу погребальную одежду. Я надела свою, моя мать – свою, и мы вдвоем приветствовали гостей в клубе, который моя мать арендовала для похорон сына. Приехали ганцы – из Алабамы, Теннесси, Огайо и Иллинойса. А в Гане, на похороны, устроенные Чин Чином, пришли ганцы из Кейп-Коста, Мампонга, Аккры и Такоради.

Моя мать ходила по комнате и пела:

Ohunu mu nni me dua bi na masɔ mu
Nsuo ayiri me oo, na otwafoɔ ne hwan?[9]

Я не знала слов, но даже если бы знала, вряд ли бы присоединилась. Я села в первом ряду с горсткой других ганцев и пожимала руки всем скорбящим, которые проходили мимо. Когда их руки хватали мои, все, о чем я могла думать, – как отчаянно хочется смыть каждое прикосновение горячей водой, очиститься, избавиться от следов.

Мы были в «Элкс Лодж», единственном помещении, чьей площади хватало, чтобы провести экстравагантные похороны, которые хотела устроить моя мама. Но клуб не был погребальным шатром Кумаси, и, хотя мы пригласили всю баскетбольную команду Нана, его старые футбольные команды, всех из церкви, весь маленький мир, который моя мать сумела построить за пятнадцать лет, пространство заполнилось только наполовину.

Мама продолжала расхаживать и петь:

Prayԑe, mene womma oo
Ena e, akamenkoa oo
Agya e, ahia me oo[10]

Ганцы плакали и ходили, вскидывали руки и вопрошали Бога. Американцы стояли в недоумении.

Вскоре пастор Джон взял микрофон и подошел к импровизированной кафедре в передней части комнаты, чтобы сказать надгробное слово.

– Мы знаем, что Нана был талантливым молодым человеком. Многие из присутствующих видели его на баскетбольной площадке, когда он запускал этот баскетбольный мяч прямо в небеса. Нам было приятно наблюдать за ним и узнавать в этом юноше славу Господа. Когда умирает молодой человек, тем из нас, кто остался, легко разозлиться. Мы думаем: зачем Богу так делать? Нана так много мог нам дать, Боже, почему? Это нормально, но позвольте мне напомнить вам, что Бог не ошибается. Я сказал: Бог не ошибается. Аминь. Бог в своей безграничной мудрости счел нужным привести Нана к себе домой, и мы должны верить, что Небеса, где сейчас Нана, намного прекраснее всего, что этот мир мог ему предложить. Нана находится в лучшем месте с нашим Небесным Отцом, и однажды мы испытаем великую радость, великую, великую радость встречи с ним там.

Я сидела и слушала слова пастора Джона, слушала «аминь» и «аллилуйя», которые хором сопровождали его речь, и думала, что Нана возненавидел бы церемонию. И это понимание, и эта комната, полная людей, которые были знакомы с моим братом, но не знали его, которые обходили стороной обстоятельства его смерти, говоря о нем так, будто только та часть его жизни, которая произошла до зависимости, была достойна сострадания, сокрушили меня и срубили давно растущее дерево моей веры. Я сидела в том клубе, обратившись в камень, и гадала, что со мной будет.

Глава 39

Чин Чин прислал нам фотографии похорон Нана в Гане. Сотни людей собрались в палатке в Кумаси в одежде, подобной той, которую носили мы с моей матерью. Мой отец присутствовал только на одной из фотографий. В черно-красной мантии он выглядел величаво. Его лицо было старым, увядшим воспоминанием. Я никогда не походила на него, но, глядя на фото, видела себя в его склоненной голове, грустных глазах.

– Много людей пришло, – сказала мама, листая фотографии. – Твой отец хорошо постарался.

Я не знала никого из них, изображенных на фото. Большинство не знали брата, но некоторые признались, что помнят ребенка, которым он когда-то был.

Когда Чин Чин позвонил и спросил, получили ли мы фотографии, я поговорила с ним несколько минут.

– Что ты всем сказал? – спросила я.

– Ты о чем?

– Про смерть Нана. Что ты им сказал? Что сказал своей жене?

Он замолчал, а я уставилась на фото, ожидая ответа.

– Сказал, что он болел. Разве неправда?

Я даже не передала телефон маме. Я просто повесила трубку. Я знала, что она перезвонит ему и что они двое будут говорить обо мне, прежде чем обсудят все детали похорон. Что ели, какие песни играли, какие танцы танцевали.

– Мне не нравится, как ты неуважительно относишься к своему отцу, – сказала мама позже в тот же день. Она не выходила на работу две недели, и было странно видеть, как она сидит дома, занимается повседневными делами, приходит в мою комнату, чтобы высказать родительский упрек, который американский ребенок мог бы услышать по телевизору. В те первые несколько недель после смерти Нана, до болезни моей матери, мне казалось, что я живу той же жизнью, только перевернутой с ног на голову. Для стороннего наблюдателя все выглядело нормально, но когда моя мама сидела дома, не спала и разговаривала со мной в три часа дня?

– Прости.

– Много людей пришло.

– Ты уже говорила.

Она предупреждающе посмотрела на меня, и я опомнилась. Все так перевернулось, что меня можно было принять за обычную американскую девочку-подростка, огрызающуюся на слова матери.