Позже тем же вечером я набросала свою первую запись в дневнике и поразилась, насколько уверенно себя чувствую, словно Бог и правда рядом, читает меня, слушает. Он есть во всем, так почему же сама жизнь не может быть молитвой? Я видела, как мама цедит отработанное масло через сито, как в нем застревают затвердевшие, обгорелые кусочки пищи, оставшиеся после готовки. Я видела, как мамин язык выглядывает из уголка ее рта, точно улитка из раковины. Было ли это молитвой?
Я с шумом втянула последнюю ложку супа. Мама не пошевелилась, не повернулась. Я смотрела, как ее спина поднимается и опадает, поднимается и опадает. А это – молитва?
Глава 11
Глава 12
При глубокой стимуляции мозга, или ГСМ, те области, что отвечают за движения, получают электрические сигналы. Иногда такие операции проводят людям с болезнью Паркинсона, чтобы улучшить двигательные функции пациента. Я присутствовала на одной из этих операций на первом году обучения в аспирантуре, потому что мне было любопытно, как работает процесс и не пригодится ли он в моем собственном исследовании.
Пациентом в тот день был мужчина шестидесяти семи лет, которому шестью годами ранее диагностировали болезнь Паркинсона. У него отмечалась умеренная реакция на лекарства, и нейрохирург, коллега, который год проводил исследования в моей лаборатории, не давал пациенту уснуть, а сам осторожно поместил электрод в субталамическое ядро и включил батарею генератора импульсов. На моих глазах у пациента утихла дрожь, наиболее выраженная в левой руке. Будто кто-то потерял ключи от машины, но двигатель все гудел, гудел, а потом ключи нашли, зажигание выключили, и гудение стихло.
– Как себя чувствуешь, Майк? – спросил доктор.
– Хорошо, – ответил тот, а потом неверяще повторил: – Эй, мне и правда хорошо.
А пару секунд спустя разрыдался, горько, безутешно, словно недавнее улучшение нам привиделось. Мне пришлось воочию убедиться в одной из проблем ГСМ и прочих подобных ему методов: магниты и электрические сигналы не могут различать отдельные нейроны. Хирург переместил электрод в мозгу Майка на одну десятую сантиметра, чтобы остановить волну печали, внезапно охватившую пациента. Сработало, но что, если бы нет? Одна десятая сантиметра – это все, что разделяло радость и немыслимое горе. Одна десятая сантиметра в органе, о котором мы так мало знаем, несмотря на наши постоянные попытки его изучить.
Одна из замечательных особенностей оптогенетики заключается в том, что она позволяет нам воздействовать на определенные нейроны, обеспечивая б
У нас осталась фотография моей семьи на его похоронах. Мы стоим возле гроба. Нана откровенно скучает и сердится – это выражение лица станет его визитной карточкой на протяжении всего подросткового возраста. Чин Чин держит меня, стараясь не помять мое черное платье. Мама стоит рядом. Она не кажется грустной, но что-то кроется в ее взгляде.
Это одна из немногих фотографий, где мы все вместе. Мне кажется, я помню тот день, но не знаю точно, мои ли то воспоминания, или я просто превратила в них мамины рассказы.
Что я помню о том дне: утром мама и Чин Чин поругались. Он не хотел идти на похороны, но она настояла. Как бы ужасно себя ни вел мистер Томас, он все равно старше, а значит, заслуживает уважения. Мы все загрузились в наш красный минивэн. За руль села мама, что редко случалось, когда родители вместе оказывались в машине. Мать с такой силой стискивала руль, что у нее жилки на руках выступили.
«Паршивые дети» мистера Томаса тоже пришли, все трое. Двое сыновей, практически ровесники моего отца, плакали, а вот дочь явно не разделяла их скорбь. Стояла с каменным лицом у гроба и смотрела на родителя с нескрываемым удовлетворением. Когда настала наша очередь прощаться, она сказала моей матери:
– Он был ужасным человеком, и мне не жаль, что он умер. Пожалуй, только жаль, что вам пришлось мучиться с ним все эти годы.