Мир миров

– Что ты знаешь о заклятиях? – пробурчала Сара. – Крушигорушка, мне как-то нехорошо, – простонала она. – Можешь отнести меня на улицу, пока я при всех не сделала то, чего дама вообще делать не должна.

– Ну и остались мы втроем, – обрадовался Грабинский, а минуту спустя обрадовался еще больше, когда Шулер убежал искать Ванду, которая исчезла с Яшеком.

Они выпили еще по рюмке.

– Нравятся мне эти Дикие Поля… Я бы здесь остался, – размечтался Грабинский. – Ездил бы себе по степям, стрелял чудовищ и собирал бы за это мзду. Может, я и седой уже, но если чертова молока мне не пожалеют, то местные оборотни будут дрожать от страха. Или даже драконы. Тут есть драконы?

– Змеи есть.

– Змеи, говоришь… Такие – с крыльями?

– Такие тоже есть. Но реже встречаются. На них охоту объявили, когда они не захотели добровольно присоединиться к наемным отрядам. Ни один из них, кажется, не успел вырасти и набраться сил.

– Эх, мало я этой водки купил, – затосковал Грабинский. – Её едва на двоих хватит… О! – его лицо вдруг просияло. – А эта девица, Мирек, за тобой, похоже?

В дверях стояла Ольга.

– Простите, пожалуйста, – она присела в прекрасном, очаровательном реверансе, и у обоих мужчин засверкали глаза. – Маменька хотела с вами поговорить, – обратилась она к Кутшебе.

Он быстро ушел с ней, оставляя Грабинского в одиночку спасать мир от чертова молока.

* * *

Май 1969 года по старому календарю, пятьдесят четвертый год Предела, семнадцатый год Мира, Кельце

Глаза женщины были налиты кровью и печалью. Белки́ были сплошь усеяны красными сосудами, голубая радужка потемнела от тревог, сковывающих ее душу. Она заламывала руки, беспокойно озиралась и дрожала даже тогда, когда прижималась к Кутшебе.

– Ты мой хороший, ты мой… – шептала она, когда ее тело ощущало тепло и нежность его тела, и лишь тогда она могла забыть о страхе.

Мара стискивала зубы, зажмуривала глаза, а Кутшеба растворялся в грубых от усталости объятиях, в сухих перепуганных губах и прикосновениях груди, слишком долго страдавшей от одиночества и привыкшей лишь ко всхлипам. Он гладил ее ягодицы, до сих пор знавшие лишь шлепки шершавых от тяжелой работы ладоней, в которых не было и следа нежности. Он купил себе право на всё это одним мимолетным взглядом, смелым комплиментом, а также нежным прикосновением в одно украденное мгновение, когда она пришла от своей госпожи к столяру, которому пришлось заканчивать работу после менее способных строителей, отвечавших за возведение дома для госпожи Гражины Буртовецкой.

Он сопровождал служанку в качестве носильщика. Господин Буртовецкий, который за последние месяцы достиг невероятных успехов, перестраивал свое нынешнее поместье в соответствии со своим новым статусом. Специалисты по каменной кладке, деревообработке и охране складских помещений легко получали у него работу. Кутшеба совершенно не разбирался в строительстве и ремонте домов, однако был сильным, мог дать по морде и умел выслеживать мелких преступников – не важно, прибывали они издалека или до поры таились среди слуг.

Он сразу понравился управляющему Буртовецкого. Когда его проверили, то предложили работу в охране каравана, который вез запасы провизии из Кракова. Это быстро стало его основным занятием, хотя время от времени он выполнял и более мелкие поручения. Особенно с тех пор, как стал крутиться вокруг Басеньки – одной из служанок жены того, кто украл тело и жизнь Буртовецкого, а сейчас богател всё быстрее и становился всё более значимым.

Самого купца он ещё ни разу не встретил. Прежде чем отправиться в Кельце, он перекрасил волосы, а маре приказал затемнить цвет его глаз. Он отпустил бороду и усы. Свое старое оружие и одежду он оставил Корыцкому. Сейчас он одевался как мужик-модник: в дешевые костюмы и недорогие элегантные котелки. На пальцы он нацепил перстни как из настоящего золота, так и из томпака, и даже сунул в кармашек жилета серебряные часы. При случае надевал еще белые кожаные перчатки. Когда он смотрел на себя в зеркало, его начинало тошнить.

Басеньке он нравился. Хотя нравился только потому, что он старался понравиться, вместо того чтобы просто взять ее, да и потом не бросил, а действительно заботился о ней. Он привозил ей подарки из Кракова и по душам поговорил с несколькими ямщиками, которые думали, что она ничья.

Она благодарила его тем, что ожидала его возвращения порой у ворот города, бросалась ему на шею, обцеловывала и всегда одинаково повторяла: «Ты мой хороший, ты мой!..» Она крала для него что-то вкусненькое из кухни господина или пыталась готовить сама, хотя таланта к кулинарии у нее явно не было.

И, быть может, тошнило его еще и от этого вранья в те моменты, когда смотрел на свое отражение.