Мир, который сгинул

Либби Ллойд пересматривает свое мнение. Она меня не знает, поэтому сделала вывод, что я не большая шишка. С другой стороны, я пришел в ее безумный магазинчик на Хавиландской площади и покупаю спортивный костюм в облипку. Причем самый дорогой, и я не боюсь Крутых Парней. Новый клиент. Новый высокопоставленный чиновник. Вероятно, неженатый. Она поправляет волосы. Это высокопрофессиональный жест: одна рука поднимается к челке, вторая ложится на живот, подчеркивая его плоскость и привлекая внимание к элегантным выпуклостям. Затем Либби резко встряхивает головой, и светлые волосы раскрываются вокруг нее парашютом – невесомые, пушистые, так и тянет погладить. Они беспорядочно рассыпаются по плечам, а сама Либби пронзает меня пылким взглядом, который тут же становится сдержанным и профессиональным; в следующий миг ты готов поклясться, что ничего не видел. За неделю Либби Ллойд зарабатывает больше, чем любое другое заведение. Но деньги – ничто. Важен доступ. Быть владелицей самого эксклюзивного спортивного бутика в Хавиланде, конечно, замечательно, однако это не делает тебя частью Системы, а Либби очень хочется стать Своей. Все жители Хавиланда мечтают быть Своими, а все Свои пытаются этого не допустить. Рай для тонкошеев. Короткий телефонный разговор с К (первым и по-прежнему лучшим) дополнил мои поверхностные представления о здешней жизни. Учти, сказал К, чем нелепее ты себя ведешь, тем скорее местные подумают, будто ты имеешь на это право.

Я плачу наличными. Подтекст: ваши жалкие счета мне до лампочки! Ха-ха-ха-ха! Либби Ллойд трепещет. Счет получился изрядный; если в моих краях такие деньги носят в кармане, это все решает – больше ей ничего знать не нужно. Я на секунду задерживаюсь у выхода. Либби Ллойд поздравляет себя с победой. Сейчас я спрошу, свободна ли она вечером, потому что мне надо идти на вечеринку, а у меня совсем нет знакомых в этом городе.

– Скажите… – весело говорю я.

– Да? – Подтекст: готова на что угодно.

– Где в Хавиланде шьют лучшие костюмы?

Разочарование, умеренное железной выдержкой. Подтекст: ты мой.

– У Ройса Аллена. Его ателье через дорогу. Как выберете костюм, загляните ко мне. – Она улыбается и хлопает ресницами. Клянусь, от них веет ветерком.

Пакет с логотипом Либби Ллойд – пропуск к величию. Моих жалких тряпок попросту не замечают рядом с золотой эмблемой на белом блестящем фоне. Я уже совершил покупку, я транжирю. У меня есть деньги. В респектабельном костюме я выйду от Ройса Аллена, а войти можно в чем угодно. Дверь открывается, прежде чем я успеваю постучать.

Пять минут я слоняюсь по залу, разглядывая готовые костюмы и рубашки. Нервный продавец бегает за мной и кивает в ответ на любое неодобрительное хмыканье с моей стороны, пока я объясняю (хотя вся одежда здесь высочайшего качества), что костюм, пошитый на заказ, не идет ни в какое сравнение с готовым. Я примеряю рубашку. Выгляжу в ней как бог. Сдается, чуть маловата в подмышках… Да, определенно тянет. А какими нитками Ройс Аллен прострачивает швы? Грубоваты… Продавец заверяет меня, что нитки изготовлены из тончайших детских волос и мягчайшей шерсти ангорских кроликов. Я вздыхаю. Значит, дело в материи. Какая жалость. Нет-нет, хлопок очищают малые дети, которых заставляют каждый час мыть и увлажнять руки, чтобы сохранить нежность волокон. Конечно, они стирают пальцы в кровь, но благодаря строгой диете эта кровь содержит особые химикаты, придающие ткани восхитительную мягкость. Затем ее отстирывают минеральным моющим средством с алмазной крошкой и слюной девственниц – они сообщают готовой рубашке особый блеск и делают ее прочной, как броневой нейлон.

Я с прискорбием объясняю, что от этих разговоров у меня пересохло в горле. Теперь я намерен вернуться позже, через час или на следующей неделе, когда смочу слизистые оболочки. Вежливо отказываюсь продолжать беседу. Я так любезен, что почти груб. Я тактично покашливаю, давая понять, что меньше всего на свете мне бы хотелось напрягать свою многострадальную гортань, которая из-за бесконечных телефонных разговоров о судьбах миллионов причиняет мне страшные муки. Продавец зовет помощника (в ателье Ройса Аллена помощников пруд пруди; они носятся туда-сюда с образцами тканей, и время от времени из примерочных доносится голос самого Великого Портного: «Фредди! Будь любезен, покажи мистеру Кастерпрайсу ту голубую фланель, он хочет посмотреть, как она выглядит в сочетании с клеткой», и Фредди (или Том, или Филис, или Бетси) бегут на зов, опуская глаза, чтобы мистер Кастерпрайс не стеснялся своей частичной наготы), и мне подносят напитки. Я зависаю над дорогим скотчем, затем над арманьяком, но в конце концов останавливаю выбор на душистом кларете. Подношу бокал к носу и едва не теряю сознание. Вино пахнет старинными домами, дорогим деревом и темными тайнами, а еще ярким солнцем, бьющим сквозь ставни, и длинными порочными днями в кровати с балдахином. Это не вино, а целая жизнь, прямо в бокале. Я отпиваю. Огонь и фрукты омывают язык.

– О, весьма неплохо. – Наглая клевета! Сажусь.