Мир, который сгинул

Она умолкает, потом начинает заново. В мансарде по ночам страшно холодно, и Ли даже рада кошкам, а им она нужна для защиты от сов. Совы представляют большую угрозу для котят. За год они съедают больше котят, чем собака за десять. Собаки только гоняют кошек, а не питаются ими. Совы же едят все без разбора. К счастью, они боятся пчел-мутантов старика Любича, поэтому в саду котятам ничто не угрожает. Ли купает их медовым шампунем, от чего они страшно злятся (и становятся такие миленькие), а пчелы вроде как зависают над ними и хмурятся. Вообще-то пчелы не умеют хмуриться, но эти умеют. Прошлой ночью Ли не спала и все слышала через пол, теперь у нее мешки под глазами – она выглядит даже хуже, чем после кошачьего массажа. Она все слышала, но понятия не имеет, куда поехал Гонзо, он только объяснил ей, что я новый и сделан из него, и запретил говорить об этом кому-либо. Ли понятия не имеет, что мне сказать.

Поскольку я тоже не знаю, что ей сказать, мы просто сидим и молча глядим друг на друга.

Вид у Ли истощенный. Она черпала силы у гор, но в основном – у любви. Любовь доставляла ей удовольствие. Этот переезд больно ударил по источнику ее сил. Мое первое желание – обнять Ли. Я протягиваю ей руку, и она в нерешительности на нее смотрит. Мы сидим друг напротив друга. Чтобы взять мою руку, ей надо подвинуться вперед. Она двигается, но кладет свою ладошкой вверх. Вот так, и не больше. Ее ладонь подобна невидимой стене Айка Термита. Хочется взять эту крепость приступом. Я бы мог. Возможно, Ли ответила бы мне взаимностью. Но что потом? Наставить Гонзо рога в доме его родителей и похитить его жену? «Что чудовищного ты натворил?» О да, я знаю! Знаю!

Итак. Мы сидим друг напротив друга. У меня болит спина. Никогда не умел сидеть на полу, даже в пору юности и гибкости. Когда я учился в Джарндисе и мог – в результате долгих тренировок в школе Безгласного Дракона – без подготовки сесть в позу лотоса или сделать поперечный шпагат, даже тогда сидеть на полу было для меня сущей мукой. Алину это неизменно бесило. Мебель буржуазна, когда ее нет у хороших людей. А удобная мебель совершенно точно контрреволюционна. (Вот какой армии столь отчаянно боялась правительственная Машина Джорджа Копсена.) Когда у меня начинают болеть бедра, я меняю позу, что сделать совсем непросто, если я не хочу выпустить руку Ли. Морщусь.

– Все нормально?

– Я тебя люблю.

Черт!

Она потрясенно смотрит на меня. Что ж, назвался груздем…

– Я тебя люблю и всегда любил. Я помню твое больничное письмо. Помню, как просил Гонзо найти нам местечко для свидания. Он раздобыл мне костюм, а на тебе было потрясающее платье, где ты его только взяла? Мы всю ночь занимались любовью в замке. Запах жасмина напоминает мне о тебе, о нашей свадьбе и о том, как ты возненавидела город, а Джим Хепсоба помог нам найти дом в горах. Помню, как перенес тебя через порог и упал, и мы просто валялись и смеялись. – Единственный раз, когда мне было удобно на полу…

Ли трясет головой, ее тело разрывается от противоречивых чувств. Она не отпускает мою руку. Мы спаяны болью.

– Ли, прошу тебя… – Прошу о чем? Я не знаю и потому извиняюсь. Говорю, что мне очень жаль. Я ляпнул лишнего, это было неуместно.

Она бросает на меня твердый взгляд. Уверенный. Я все испортил, поставил крест на своей любви. Ли любит человека, которому нет дела до приличий и уместности. Который отмел бы все возражения и обнял ее, и, возможно, получил бы пощечину. Ли любит того, кого нельзя загнать в угол.

Гонзо.

А я кто? Где заканчивается Гонзо и начинаюсь я? Мы всегда были одним целым. Я задаю прямой вопрос: «Кто я для тебя?» и тут же жалею об этом.

– Допустим… – бормочет Ли. Уничтожая меня, она не смотрит мне в глаза. – Допустим, Гонзо ударили по голове. Или он упал с крыши. У него травма головы, он изменился. Многого не помнит. Ему нужна моя помощь, чтобы поправиться и стать прежним. Допустим, Дрянь и монстры тут ни при чем. Просто его ранили. Он больше, чем когда-либо, нуждается во мне. В любви. – Она безразлично пожимает плечами. Это диагноз. Ли лжет. Заставляет себя поверить. – Между нами ничего не изменилось.

Медсестра Ли видит во мне болячку. Я ее люблю. А она считает меня ходячей афазией. Говорю ей, что это не так.

– Ты помнишь, как сделал мне предложение?

Конечно. В саду на крыше «Трубоукладчика-90».

– Нет, я про первый раз.

А, в больничной палате. Это сделал Гонзо. Я мог бы солгать…

Но не могу.

Ли кивает.

– Мне так жаль. Тебе, наверное, очень больно.

Да.

– Но мы с тобой… – Она полна решимости. – Ты помнишь, как любил, но разве ты любишь меня сейчас, в эту самую минуту? Нет. Тебе нужно разобраться с Гонзо, не со мной. Мы чужие.

Да. Ты медсестра. Я – болезнь.

– Мне очень жаль.

Я страдаю. Но люблю ли? У меня мало опыта по отделению воспоминаний от настоящего. Это любовь? Вот это мягкое, топкое чувство в груди? Наверно, Ли права. Страдания – не любовь. Разве что любовь имеет разные формы, вкусы и текстуры, и эта разновидность очень болезненна. Возможно, любовь – как ад, и их великое множество.