Мир, где тебя нет (СИ)

— Ты... надеялась?.. — взорвался Коган. — Что она?.. Ведьма, покинувшая Телларион прежде, чем кто-либо взял за труд растолковать ей хоть азы магии? Саму суть дара и то, как мы расплачиваемся за его использование? Она посягнула на высшее право: отнять то, что уже принадлежало смерти. Она раскачала весы... что ей оставалось положить на лёгкую чашу?

— Она легла на неё сама. — Эстель встала к нему вполоборота, прямая и гордая. — Её выбор.

— Грань и Бездна! Как ты можешь, Эстель? Недопустимо — разменивать жизнь на жизнь!

Ведьмак в нём, дух от духа закона, вскинулся в гневном противлении.

Эстель метнулась к нему, быстрым — даже для ведьмака быстрым — движением, и как плётка свистел и ожигал её шёпот.

— Недопустимо? Не-до-пус-тимо? Разве не это вы делаете — все вы — размениваете жизнь на жизнь? Ты, Эджай... Демиан? Теперь ещё и Демиан? Разве вы умеете иное, научены другому? Ты злишься, Коган, ты обвиняешь меня... в чём? В том, что посягнула... на ваше исключительное право? — И выдохнула, со страстью, что обожгла горячим шёпотом. — Ты не был отцом, Коган!

Согрейн выдохнул, отпуская гнев. Он не мог даже злиться на неё... да и права не имел.

— Кровное родство туманит рассудок, — тихо признал он, скорее для себя, нежели для неё, как неприятную истину, которую предпочёл бы и впредь полагать ложной, но... — Ты указала мне на справедливость запрета.

Эстель едва ли слушала.

— Ну что, что мне сделать теперь? Если выживет, поклонюсь ей в ноги!

— Если выживет! — уронил Согрейн и ушёл, не обернувшись.

Глава вторая. Круги на воде

В Добрую Весь Трей пришёл пешком: ещё лига — и пал бы конь. Даже напоенный алхимическим порошком, Задира уже не мог нести седока, и Трей оставил товарища на попечение пастуха, что наигрывал своим бурёнкам на дудке.

Пришёл на следующее утро, не в то утро чудесного возвращения к жизни "Магистра Севера", безумное утро, в котором было всё: радость, хлопоты, тревога, — но вровень через сутки.

День да ночь — сутки прочь... Срок будто бы и малый. Да не случись в Доброй Веси мимохожей колдовки с изуверским её снадобьем, да не примчи мастер Коган кармаллорскую герцогиню — уже к смертному одру... не дыши она непостижимой силой первоисточника, а паче того — не будь в ней воли и сердца спасти, Бездной пролегли бы те сутки меж Треем и последним его шансом застать друга живым.

Вот сколь многим обязан он Диане. Приведётся ли про то сказать ей, запросто, глаза в глаза? ясные, синие, живые?

Сколь узлов ты напутала, накрутила, Хозяйка!..

На неполный месяц развело их дороги; ни шатко ни валко поворачивал Предел к лету, хмарному, слякотному, мало отличному от осени в здешних худородных сторонах. Словно бы полжизни, маятного, докучного срока людского кануло в вековечное ничто.

Демиан и Трей повстречались молча и молча же обнялись. Долго пили добровесское вино, без здравиц и звона кубков, как на поминках; и лилось, шибая кабацким духом, на болотной горькой ягоде настоянное пойло.

У обоих углём обвело глаза и высушило губы. Жажда, которую не утолить всем вином Предела. Точно у каждого внутри — колодец, без дна. Бездна.

Демиан сдвинул на края стола опорожнённые кувшины и блюда с нетронутой едой. Развернул обширный пергамент, ломкий от времени, стёртый на сгибах. Движения его были небрежны и точны, и, глядя на его руки, можно было увериться, что всё это время он пил одну лишь воду. Сам Трей уверился бы в этом, если бы крепчайшее пойло, которое плескалось теперь у самого его горла, не разливали из одного сосуда.

— Смотри. — И концом пера, едва касаясь, свёл в дугу пунктир из малых точек.

Трей склонил тяжело гудящую голову. Значки, хоть и невелики, подписаны были тем же манером, что города.

Или крепости.

Рубежный, Полночь, Малая Застава, Факел, Близнецы, Горячий Камень, Старшая Сестра, за нею — Младшая Сестра...

И дальше, и здесь — от самой дремотной полуночи, где лишь птица мелькнёт белым призраком, да, укутан аршинной толщью меха, редкий зверь вдавит в наст отпечатки лап. До стеклянных песков, где воздух мерцающей кисеёй парит от зноя — опоясали Предел великие и малые крепостцы...

...по камню собранные, известью, на поту тысяч скреплённые, кровью сотни тысяч окроплённые... от которых остались ныне полустёртые имена на истлевшем пергаменте?

Да Телларион — первая и последняя застава?

Тупо толкнулось в висок осознание, дурнотное и тяжкое, как похмелье.

Ещё не сгинули пропаще два форта — ссылка для неугодных, неудобных... добровольное ли бегство, прибежище ли всем уставшим от зловония Теллариона, что загнивал, как гниёт рыба, — с головы.

Бочаг и Ледник — так когда-то прозвали их сами ведьмаки.

Первый обступили разлившиеся вольготно топи — по большей части года являвшиеся несведущему обширными луговинами, зеленевшими обильно, обманно. По утрам наплывала с тех "лугов" ядовитая хмарь, ночами снилось всякое... выползали из неведомых глыбей твари, каких и в бреду не вымыслить.