Мир, где нет тебя

– Не настолько хорошо.

Соня моргнула, глянула на Ивана, потом на мать.

– Ты же сама просила.

Захотелось провалиться сквозь пол от стыда и неловкости. Опять спасла Любовь Аркадьевна, с воодушевлением поведавшая:

– Соня очень хорошо воспитана. Мне иногда кажется, что чересчур.

– Не может быть воспитания чересчур, – сказала Лана, подталкивая дочку к креслу, ближе к Ване. А та подошла и покрутилась перед ним, с лучезарной улыбкой.

– Красиво?

Тот улыбнулся девочке в ответ.

– Очень красиво. Ты принцесса.

Соня согласно закивала, присела на самый краешек. Потом начала оглядываться.

– А где Прохор?

Владимир Иванович странно кашлянул, только этим выдал, что нервничает.

– На улице гуляет. А то сейчас будет под столом на всех прыгать.

– Мне Прохор нравится, – продолжала Соня с воодушевлением. – У нас в Москве были только большие собаки. Бабушка Маша не разрешала заводить маленькую, говорила, что та будет много лаять и портить мебель.

– В чём-то она права… была.

– А вы, значит, перебрались сюда? – задал свой первый вопрос Владимир Иванович.

Лана не знала, куда ей деться от его пристального взгляда. Свёкор всегда был человеком прямолинейным, вокруг да около не ходил, и если ему необходимо было что-то выяснить, уйти от его вопросов было невозможно.

– Было не так много вариантов, – осторожно ответила Лана. И вдруг поняла, что отвечать именно Владимиру Ивановичу было самым сложным. Все эти вопросы за последние недели она слышала не раз, и не два. Спрашивали с сочувствием, со злорадством, с откровенным любопытством, но Лана никогда так не нервничала, даже когда отвечала Ване. А сейчас понимала, что пытается оправдаться, каждым своим ответом. А что будет, когда они начнут расспрашивать про Соню?

– Люба, и ты решила вернуться? – поинтересовалась Тамара Константиновна, видимо, решив попробовать разрядить обстановку.

– Кто бы мог подумать, правда? – развела руками Любовь Аркадьевна. – Тома, я ушла от Толи. Это невероятно, но мои нервы, в конце концов, не выдержали.

Лана на Ивана посмотрела, тот только плечами пожал, а Люба продолжала жаловаться бывшей родственнице и подруге, кажется, окончательно перепутав сказку с былью. Видимо, решила вычеркнуть из памяти тот факт, что это муж с ней развёлся, а она его за это ненавидела, потом звонила сообщить, что прощает, и вновь ненавидела. Из её рассказа в данный момент следовало нечто совершенно иное.

Владимиру Ивановичу про развод бывшей сватьи было неинтересно, он сидел за столом, жевал и разглядывал внучку, потом переводил взгляд на её родителей и начинал приглядываться к ним, с особой долей проницательности.

– И что вы собираетесь дальше делать? – спросил он в какой-то момент, перебив живой монолог Любовь Аркадьевны. Та на полуслове замолчала, тоже насторожилась.

Пока Лана лихорадочно собиралась с мыслями, пытаясь найти хоть какой-то, пусть глупый и пустой ответ, лишь бы сгладить ситуацию, Иван вместо неё ответил, просто и веско:

– Жить.

– Интересный ответ. Долго думал?

– Пап, не начинай. – Ване улыбнулся Соне через стол. – Ешь. Вкусно?

Соня головой покрутила, на взрослых посмотрела, затем кивнула.

– Вкусно. Мама такие котлетки не делала никогда.

– Мама научится, – успокоил девочку Иван. А на отца кинул предостерегающий взгляд. Тот неожиданно сконфузился, вздохнул и снова принялся за еду. Но Лана знала, что это ненадолго. От разговора с бывшим свёкром ей не убежать.

Да она и не собиралась. Бежать некуда, и врать ни к чему. Всё её враньё, все тайны остались в Москве, сюда она только ответы привезла, так получается.

Кажется, она ждала целую вечность. Весь ужин, чай с тортом, который непонятно откуда взялся в холодильнике людей, которые несколько часов назад вернулись после двухнедельного отдыха. Потом Соня отпросилась на улицу, поиграть с Прохором, а Лана, наконец, улучила момент, когда Тамара Константиновна ушла на кухню. Лана ждала этого весь вечер, чтобы поговорить с бывшей свекровью наедине, посмотреть ей в глаза, прощения попросить, и когда дождалась, обрадовалась. Вот только стоило ей оказаться на пороге кухни и осознать, что момент настал, что вот сейчас ей придётся что-то объяснять, испугалась. За окном слышался Сонин смех, голос матери и Ивана, Лана знала, что Владимир Иванович тоже там, и можно было не бояться, а попытаться объяснить… А она застыла, понимая, что у неё нет слов в своё оправдание. А которые есть, тех не хватит. Она ведь видела, сидя за столом, как Ванины родители смотрели на Соню, как следили за всеми её движениями, прислушивались к её голосу, и Лана видела по их лицам, что они стараются, очень стараются осознать, поверить… А как только поверят, обвинят её в том, как многого она их лишила. И разве у неё получится оправдать свой поступок словами?