Мёртвая жизнь

Планетолог безучастно сидела в кресле возле пульта. Руки ее были опущены вниз, глаза смотрели в пол. Всем своим видом она излучала апатию и безучастность. Грац сказал, что так и должно быть первое время, – после того как женщина упала в обморок, увидев перед собой «ожившего» Клюгштайна, Захар отнес ее в лазарет. Он сомневался, правильно ли поступает, ведь ему Грац тоже не внушал доверия, но Герти не приходила в себя… Что ему еще оставалось делать?

Станислав закрыл лазарет, уверив Захара, что все будет в порядке. Теперь Гертруда была спокойна. Слишком спокойна.

– Я себя вполне хорошо чувствую, – вяло улыбаясь и подняв в предостерегающем жесте руку, сказал Клюгштайн. – Обойдусь без вашей терапии.

– Вы же не совсем здоровы, – начал бормотать Грац.

Он явно хотел, чтобы биолог попал в его владения. Но не мог же он утащить его туда силой на глазах всей команды. Фриц это тоже понимал. И Захару показалось, что биолог понимал что-то еще. Что-то было известно только ему, Клюгштайну.

– А вы на его руку посмотрите, – подал голос Лившиц. Люциан тоже изменился – из его взгляда исчезла затравленность, что поселилась там после странных событий с потерей памяти, но появилось новое выражение уверенности в себе и полнейшего безразличия к окружающему. Что-то неприятное было теперь в его взгляде. – По-моему, он действительно здоров, даже стал еще здоровее, чем был.

Все, включая самого Клюгштайна, перевели взгляды на обрубок его левой руки. Новая кисть не выросла, но регенерирующей повязки там больше не было, а кожа на культе была розовая и гладкая, без малейшего намека на рубцы или дефекты. Будто Фриц родился с этой культей.

– Ничего не понимаю, – одними губами, не сводя немигающих глаз с розовой плоти, прошептал Клюгштайн.

Он подвигал рукой, потер обрубок правой ладонью. Взгляд биолога выражал глубокое недоумение. Но, похоже, не только девственный вид гладкой кожи смущал его.

– Ее нет, – ошарашенно произнес Фриц.

Похоже, все-таки он тронулся умом. Клюгштайн не помнил, что лишился руки!

Но ситуация оказалась менее прозаической, чем представлял себе кибертехник.

– Я не чувствую руку. Ничего не чувствую. Даже не помню, каково это – иметь левую кисть.

Взгляд биолога оторвался от девственно-гладкой культи, и его глаза, полные непонимания, сожаления и мольбы, воззрились на Граца. Он ждал от доктора объяснений.

– Вам необходимо пройти полное обследования, – медленно, чеканя каждое слово, сказал Грац. Голос его был тихим и бархатным, он не принуждал, а констатировал очевидное. – Вы же понимаете, что случай далек от ординарного. Этого нельзя оставлять так, могут развиться очень нехорошие осложнения.

С этими словами Грац взял Клюгштайна под локоть здоровой руки, продолжающей медленно поглаживать культю, и мягко, но настойчиво повлек прочь из рубки.

В голове Захара бурлили странные мысли, сомнения обуревали его. С одной стороны, он понимал, что Фрицу действительно нужна помощь, тот, вне всякого сомнения, болен, не в себе. Биолог перенес что-то, что никак не хотело, а возможно, не могло уложиться в его сознании. Не исключено – в сознании человека вообще. А с другой – действия Граца вызывали у кибертехника еще большие подозрения, чем непонятная возня чужих.

А не тронулся ли он сам умом? Грац со всеми его замыслами и странностями – свой, земной. Человек он! А чего хотели чужие, Захар даже предположить не в силах. И потом – правильное это слово: «чужие». В нынешней ситуации не до выяснения, кто «всех красивей и милее», тут скорее стоял вопрос «кто кого?». Кто первый навяжет противнику свои условия контакта.

– Нет! – неожиданно резко вскрикнул Клюгштайн. Он вздрогнул – будто проснулся – и, с силой оттолкнув Граца, вышел из рубки. – Я сам разберусь.

Голос биолога стал твердым и непреклонным. Захар подумал, что, если Фрица начнут тащить силой, тот станет брыкаться и отбиваться. Но кибертехник не смог бы решить, что сделать в этой ситуации, кому броситься на помощь: Станиславу или Фрицу.

Грац пожал плечами. Он спокойно смотрел вслед удаляющемуся по коридору Клюгштайну и ничего не делал. Сдался?

– Что же вы, Грац? – подал голос Лившиц. Захар не смог определить, чего в нем было больше: язвительности или искренней озабоченности. А может, в нем не было ни того, ни другого – настолько бесцветными и непохожими на прежние стали его интонации.

Не обращая внимания на реплику внеземельца, Станислав опустился в кресло. Он упер сжатые кулаки в колени и хмурым взглядом обвел рубку.

– Он же что-то скрывает, – продолжал Лившиц. – Сознательно или нет – вопрос, но нам нужна информация. Это же контакт. Понимаете?

Захар еще раз отметил, что внеземелец ни восхищался, ни переживал. В нем не было больше той бури эмоций, того готового взорваться в любую секунду вулкана, что клокотали в нем раньше. Он лишь констатировал факты, мыслил логически.