Милый мой Игнатиус

Но самой высокой

И лучшей марки...[1]

Слово «был» в этих строках казалось наиболее обидным, ибо виновником всего происходящего я считал проклятого жабоида. Именно он заманил меня в Песчаную яму и обманными действиями и лживыми словами вынудил убить прекрасного мирянина Никодима Аристарховича Верлиоку. А ведь я только жить начал. Впереди столько новых открытий, новых впечатлений, новая любовь. Василиса, Василисушка, птичка моя райская...

И тут меня осенило.

— Горбунок, а ну прикинься дельтапланом!

Горбунок радостно заржал, и тот час крыша вернулась на место, салон сжался, а с боков начали расти крылья. Москвич подпрыгнул, будто на трамплине, приподнялся, крылья сделали взмах, второй и — блин буду — мы полетели. Полетели! Мы поднялись над дорогой, над лесом. Горбунок снова взмахнул крыльями. Слева всходило солнце; залитое его лучами небо казалось искрящимся и таким жизнерадостным, что возникало мгновенное понимание — это и есть счастье.

Снизу вдогонку нам ринулись золотистые трассеры, но поздно. Слишком поздно. Горбунок ушёл на вираж, сделал бочку, и трассеры проскочили далеко стороной. Вау! Я лётчик. Я лечу, в смысле, летаю. Господи, в смысле, Горбунок, ты настоящий Пегас! Только осёл.

Я развернулся к заднему сиденью и от всей души влепил жабоиду подзатыльник, и когда он заморгал зенками, приходя в чувства, сказал:

— Бюрократия, говоришь?

Жабоида я ругал долго. Я награждал его самыми скверными эпитетами, какие только мог вспомнить, и сравнивал его с вещами и местами, о которых нормальные люди даже не подозревают. Большинство из этих сравнений я почерпнул из лексикона старшины нашей роты прапорщика Заварухина. Помню, тот выстраивал нас перед казармой после каждого залёта, и проводил профилактическую беседу на тему любви к армейским порядкам и обязанностям. Командир дивизии однажды услышал такую беседу, после чего прапорщик Заварухин стал старшим прапорщиком, а мы поняли, что обязанности — вещь неоспоримая и неизбежная.

Ныне опыт пригодился. Но жабоид меня не слушал. Я понял это, когда он, дебильно улыбаясь, сказал:

— Игнатиус, друг мой, он же... летит! — и прилип носом к иллюминатору.

— Ну да, летит, — поджал я губы. — Что здесь особенного? Или ты на самолётах никогда не летал?

— Какие самолёты? Это он — он сам. Горбунок! Он же никогда не летал...

— Может, просто не пробовал? Кто угодно полетит, когда ему в задницу шесть стволов упрётся.

Довод я привёл довольно основательный, шесть стволов — это вам не помидорами гнилыми кидаться, но жабоид по-прежнему меня не слушал. Он улыбался — буквально, лучился — и жил где-то внутри себя, в своих мыслях. Лишь минут через десять он более-менее внятно сумел объяснить, что Горбунок никогда раньше в качестве летательного аппарата не использовался, да никто и предположить не мог, что он способен на такое, и жабоид от этого открытия залучился ещё ярче.

— А что у тебя с лицом? — наконец спросил он, когда понимание полёта сроднилось с действительностью, и ощущение реальности вернулось в его деревянную голову.

— Представляешь, пока ты находился в ступоре, я сражался с охотниками, — не без саркастических ноток в голосе поведал я, и кратко пересказал события двадцатиминутной давности.

— Вон как... Охотники, говоришь? Уверен, что с ними?

— А с кем ещё?

— С гномами.

Нет, гномы к случившемуся вряд ли причастны. Как они могли вычислить нас, если даже не знали, на какой вокзал мы отправились?

— Только не они. Матильда Андреевна сказала, что мы отверженные и что охотники...

— Ты больше слушай Матильду Андреевну, — перебил меня жабоид, — она говорить любит. И заговаривать тоже. Когда появляются списки отверженных, любой житель Мира может получить лицензию, взять ружьё и пойти на охоту. Но штука в том, что списки утверждаются в Соборе первых на общем вече. А там всегда такой хаос, что утверждение может длиться неделями. Да и лицензию получить тоже проблема. А здесь ещё и дня не прошло, — и вынес резолюцию. — Однозначно, гномы.

Что ж, может, Анатолич и прав. Гномы обязаны знать, на кого они охотятся, а значит, обязаны знать его родственников, друзей и прочую среду обитания, и устраивать там засады. Так что если смотреть на ситуацию с этой стороны, то явно они. Ох, и прилипчивые твари. А в мультфильмах такие милые, песни поют, за Белоснежкой ухаживают.

— Хорошо, пусть будут гномы, — согласился я. — А что за Собор такой?