Милый Ханс, дорогой Пётр

– Готов? – сказал Крокодилыч. – Ну давай! Иди, иди!

– Иду!

И Спиркин уже стал прощаться, когда тот же Крокодилыч, отменив шутку, сказал:

– Ладно, Третий парк, поезжай. Нам нельзя расставаться, лейтенант не велит.

– Ну, ребята! – огорчился Третий парк.

И он долго стоял у машины, глядя вслед удаляющейся семерке, будто ждал еще, что они повернут обратно.

А семерка снова достигла леса и здесь разбрелась. Перекликались, теряли и находили друг друга, и вновь кто-то оказывался в одиночестве, а затем неожиданно нос к носу сталкивался с другими. А потом открылась поляна, куда, не сговариваясь, вышли все вместе, чтобы тут же снова разойтись и встретиться уже на тропинке, идти в тесноте, друг за другом…

А потом была ночь, заставшая их на этот раз в поле, на стоге сена, где они все вместе расположились, зарывшись, кто как умел, разбросав свои головы, руки, ноги, перемешавшись, став чем-то одним, что дышало, храпело и вздрагивало сейчас в лунную ночь под открытым небом. Спали в обнимку Спиркин с Крокодилычем, и голова Германа покоилась на ноге Афонина, и прямо в ухо Химику дышал Султан…

Яркий свет мгновенно скользнул по их лицам – взметнулась, прошла параболой и погасла сигнальная ракета, секунду спустя – еще одна, а затем раздался гул, и он все нарастал и надвигался. Спящие зашевелились, кто-то уже отвалился от стога:

– Танки!

Это и впрямь были танки, огни их были уже видны, они шли вдалеке колонной, сотрясая землю. Потом ухнула невидимая артиллерия, танки уходили, а канонада еще продолжалась – шли учения.

Артиллерия замолчала, танки ушли, в мире опять была тишина, и только Спиркин говорил не унимаясь:

– Ребята, я не хочу домой! Давайте не будем расходиться! Вот Химик нас приглашает, он без жены. Где твоя жена, Химик? Братцы, есть квартира. Только без лишнего звона – по-тихому, прямо с вокзала! А? И выпить возьмем. Надо ж когда-нибудь. Как, лейтенант? Лейтенант согласен, ребята! Ура!

Семеро небритых мужчин быстро растворились в толпе пассажиров, сошедших с поезда, потом выделились, двинулись сплоченной группой и уже при выходе с перрона неожиданно притормозили: один из них остановился, задерживая остальных.

– Стоп! Переждем! – произнес Султан конспиративным шепотом. И, спрятавшись за спины друзей, следил за удаляющейся парой. – Сослуживцы моей жены, черт бы их побрал! С ягодами!.. Ну так что, Химик, к тебе? Супруга не нагрянет?

– Нет-нет. Она у меня как раз в Болгарии, по туристской.

– Тут гастроном на площади, надо взять чего-нибудь, – напомнил Крокодилыч.

Так, вполголоса переговариваясь, они двинулись дальше, уже осторожнее, с оглядкой, как бы навстречу опасности.

Но опасность, как всегда, пришла с той стороны, откуда ее не ждали. Она была за спиной. Пришла она в образе полной женщины, быстро и решительно, несмотря на свою полноту, нагнавшей компанию.

Женщина была настроена миролюбиво.

– Ваня! Ваня! – звала она, приближаясь.

Ваня, он же Иван Корнилович, он же Крокодилыч, пробормотал растерянно:

– Всё! Засветился!

И шагнул навстречу жене. Ей он сказал:

– Шура! Ты откуда? Ну, привет!

– Откуда, откуда, – проворчала Шура, оглядывая му-жа, а заодно и всю компанию. – Когда должен был приехать? Ну, здравствуй!

– Я же говорил – из-под земли достанет, – сказал Крокодилыч. – Здравствуй!

– А это кто такие? – Шура с явным неодобрением кивнула на компанию. – Ну, пошли, что ли? А вещи твои где?

– Вот.

– А ягоды?

– Нет ягод в этом году, – сказал Крокодилыч.

Шура уже шла, Иван Корнилович еще колебался, но вот, взмахом руки простившись с друзьями, поспешил за женой следом.

– Оглянется, как? – загадал Слон.

Уже напоследок, прежде чем исчезнуть, Крокодилыч все-таки обернулся. Они помахали ему.

Что-то сразу пропало с уходом Крокодилыча. Компания еще стояла, потом двинулась медленно, вразнобой, словно лишившись стержня. И уже без осторожных заговорщицких взглядов по сторонам.

На привокзальной площади сновали приезжие и встречающие, толпилась очередь на такси.

– Ну что? По домам? – спросил Султан. И вопрос его был ответом.

– Мой автобус, ребята! – сказал Афонин и, быстро попрощавшись, побежал.

Разбрелись быстро, растворились в вокзальной толчее. Герман Костин уже пересек площадь, когда издалека послышалось: “Карабин!” И еще раз: “Карабин!” Чей-то голос отозвался с другого конца площади: “Кустанай!”

Герман оглянулся, помахал рукой в толпу и пошел своей дорогой.

1983

Плюмбум