Милый Ханс, дорогой Пётр

Лара идет за Коньком в темноту: прошлый раз тоже обещал, что пролетит, а ничего не увидели!

Он оправдывается: “Прошлый раз облачность была, не самое удачное время для астрономических наблюдений…” Лара верит, спрашивает всерьез: “А сегодня удачное, сегодня спутник увидим?” Вспомнила, засмеялась: “Ну да, облачность… ты не дал смотреть, приставал!”

Он берет ее твердо за руку, за собой в темноту тянет, ему туда надо. И Лара, как маленькая, за ним идет, спотыкаясь, простодушно на небо глядя. И Конёк сам уже верит, что сейчас над ними спутник пролетит, тоже задрал голову – а вдруг?

Внезапно она останавливается, страшно ей: прожектора! “Конёк, милый, прожектора на нас с тобой направлены!” Он поскорей ее обнимает: “Что ты, что ты, успокойся! Почему решила, что на нас? Пограничникам дела нет, как только за нами следить!”

А потом всё наоборот: она уже ничего не боится и не понимает, почему он боится, когда вместе с ней лежит. А Конька нагота ее пугает, что до самого конца она разделась, позабыв обо всем, и лежит под прожекторами совсем голая! И он все крепче Лару к себе прижимает, чтобы только спрятать от ползущих по гальке лучей.

И тут шаги им мерещатся, даже вроде собака залаяла… Пограничники?! Вскочили, Лара впопыхах одевается, вещи не может найти, которые сама необдуманно разбросала… Еще прожектор, как назло, ушел, Лара все ищет в темноте, а Конёк-то одетый, схватил ее, бегут!

Еле ноги унесли. Поднимаются уже с берега по лестнице в ресторан, Конёк смеется: “Чего-то мне последнее время все мерещится… Может, их и не было, пограничников?”

Он смеется, а Лара вдруг в слезы, прямо рыдание… И что с ней, непонятно, не говорит, стала и стоит, ни с места, лицо закрыв ладонями. Все-таки Конёк расслышал: “Трусы не нашла… как я без трусов в ресторан пойду!”

Горе безутешное, Конёк уговаривает: “Так никто не узнает, какая ты там… не видно же! Я один знаю, но никому не скажу!”

Всерьез говорит, переживает за Лару. И потом из кухни все в их закуток выходит, уже не Германа глазами в зале ищет, только в волнении на Лару свою смотрит, как там она, больше не плачет?

И вот пришла в закуток, лицо убитое.

– А Ефим все знает!

– Как он может знать?

– Смотрит и улыбается, знает!

Конёк не раздумывая к эстраде идет.

– Ты чего, Ефимушка?

Ефим между куплетами только плечами пожал, очень был удивлен. Как же не улыбаться ему, если он такое вот поет: “Мишка, Мишка, где твоя улыбка?” И тут же Конька заставил улыбнуться, куплет пропел:

– Витька, Витька, где твоя улыбка!

Чем же утопленник занят в каморке своей в общежитии, куда и койка вторая не встанет? Когда никто его не видит и притворяться не надо?

А вот чем: Герман перед зеркалом стоит и, глядя на себя, бубнит заученно, повторяя одно и то же: “Ай сык фор палитикыл эсайлам!” В конце концов, показав себе самому фигу, он на чистом русском говорит: “Вот тебе политическое убежище, на-ка, выкуси! На хрен ты им такой сдался – ни бе, ни ме, ни кукареку!”

Но за стол опять садится, волю собрав в кулак. Включает транзистор, иностранную речь слушает и словарь листает, в тетрадку слова непонятные заносит и всё бубнит, бубнит… Да, трудно наука дается – не бокс. И вот бросил он в отчаянии тетрадку со словарем, к окошку встал передохнуть.

А там четырехэтажки однотипные, небо серенькое – и сразу Герман из страны далекой вернулся! Вон малый внизу стоит с велосипедом – голову задрал, глазами по окнам шарит… Он это, как его… Конёк, кто же еще!

Ну пусть себе стоит, окно его высматривая, парень этот Герману не нужен, совсем сейчас ни к чему и не вовремя со своей дружбой и детским любопытством. Хороший парень, неопасный, даже к нему уже привязался, но не нужен!

Опять словарь листает, слюнявя пальцы, чужие слова бубнит, нечеловеческие… И вскочил, к двери идет – за Коньком! Потому что жалко. Смотрит Герман в словарь, а видит только голову эту задранную, лицо растерянное…

Привел его в каморку. Зачем? Конёк сразу, конечно, на транзистор обратил внимание, на карту географическую на столе. Впервые видит, слышит, ничего не знает – ни где живет, ни что целый мир вокруг, еще другие страны, голоса на разных языках… Слушает транзистор завороженно, сам ручку крутит, волны меняя.

И надо еще оправдываться: “Не утонул, как видишь, живой! Зря испугался: плаваю далеко, в воде могу долго, судорог не боюсь – в северных морях закаляюсь! Закаляйся, как сталь! Боевая готовность, друг, если что… Если Родина позовет! Ох, любопытный… Ты следователь? В ресторане? Как же ты мог меня в ресторане видеть, если меня там не было? Нет, друг, по ресторанам не хожу, только гранит науки грызу, видишь?”

Зачем он Конька позвал, время дорогое в болтовне тратит? А сам не знает… Вот чтоб от гранита отвлечься, о который все уже зубы поломал!

А парень неожиданные способности проявляет. Транзистор одним ухом послушает – и уже запросто, с видом уверенным все повторяет, что диктор сказал, и еще улыбается, прямо иностранец! Будто эти чужие слова для него родные, а Герман-то и выговорить не может!