Милый Ханс, дорогой Пётр

Что Конька спасло? Да что ребята знакомые были, свои, только это. Он сам вчера еще с ними с такой же повязкой ходил. Что они просто не поняли: “Конёк, Витька, ты чего? Ты с ума, что ли, сошел? Или, может, вмазать тебе для прояснения мозгов?” И двое уже Конька держали, а третий и правда хотел вмазать, но раздумал: чего Конёк такой счастливый гогочет, и впрямь, что ли, спятил?

В общем, удалось замять… Ушли они с Германом, уехали на велосипеде. Тот, что раздумал, третий, вдруг вслед запоздало закричал: “Эй, а что за дружок с тобой, он кто?” Все же заинтересовал их Герман, чем-то, видно, не понравился.

Пусть кричит, они уже далеко, по городу едут: воскресная пустота, редкие автомобили, прохожих почти не видно… Конёк привычно педалями крутит, настроение хорошее. Показал, что тоже не лыком шит, знай наших!

Все быстрее едет, почти летит на своем велосипеде, а легкость такая, потому что уже без пассажира. Герман с багажника соскочил, Конёк и не заметил.

Конёк мечется на велосипеде туда-сюда, ищет Германа, весь уже в поту… С улочки вырулил опять на набережную, увидел фигурку на пустом берегу, у самой воды. И глазам не верит: Герман в море ныряет, поплыл!

Ни души кругом. Море свинцовое, осеннее, у Конька пар изо рта… Слез с велосипеда, спускается с набережной на берег – вот пальто Германа, брюки аккуратно сложены, чемоданчик, а где он сам-то?

А вон его голова – куда плывет не оглядываясь, мощно руками взмахивая, в море, что ли, открытое?

Потом вдруг раз – и исчез Герман. Конёк вглядывается: где же он, где? И чем дольше стоит, тем сильнее волнуется, потому что не видно Германа, нет его! А потом не волнение – ужас Конька охватывает, и уверенность, что несчастье случилось, и он смотрит на чемоданчик и не знает, что делать… И быстро по гальке пошел, побежал – туда поскорей, вверх, на набережную. И уже на велосипеде мчится прочь от моря свинцового, от беды.

Только ей он скажет, Ларе, ей одной… Потому что между ними нет тайн, всё друг дружке говорят, даже самое страшное! А Римме не скажет, нет, хоть вокруг кругами ходит, в лицо встревоженно заглядывает: что с тобой, что?

Вот опять на кухню зашла, а Конёк ей: “Ларку позови, куда Ларка запропастилась?” И всё, нет больше сил терпеть, невмоготу ему со своей тайной – сорвал с себя колпак, сам в зал бежит за Ларисой!

И вдруг среди танцующих – Герман! Усики вроде мелькнули, чубчик… Конёк в толпу врезается, где он? Чуть не каждого кавалера осматривает, от дам отрывая, к себе лицом разворачивает: ни усиков, ни чубчика. Померещилось?

Ефим с эстрады Конька заметил, думает, тот в своем боевом настрое.

– Народным артистам! Давай! На бис!

Коньку не до пения.

– Отстань, Ефим! Ты парня не видел? Такой вот, как я, только еще усики?

– Таких, как ты, больше нет, точно, – удивляется Ефим. – Чего волнуешься, он тебе кто?

Конёк вдруг сам удивляется:

– Кто? Не знаю… Да никто!

Тут как раз Лариса с подносом пробегает, он ее поймал.

– Я сейчас, веришь нет, Германа видел!

– Какого такого Германа, это кто?

– Он уплыл и не вернулся, а я его видел! Но если он Герман, тогда я Поль Робсон!

– А ты и есть Робсон, – вздыхает Лариса.

– Потому что как же он здесь, если он уплыл? – волнуется Конёк. И тянет Ларису к столику. – Не уходи… Сядем, садись!

Она уже улыбается, глядя на его метания:

– Это ты подкапываешься, хитрый Конёк, чтобы я тебе чашечку принесла?

Конёк вне себя:

– У тебя одни чашечки в голове! Ты сама эти чашечки придумала!

– А чтоб ты не хлестал у всех на глазах!

– Ну, поехали! Подожди… – На лице Конька чуть не отчаяние. – Мне с тобой, Лара, посоветоваться надо… Ну, как с женой!

Она вспыхнула, сразу сосредоточилась.

– Советуйся так. Нельзя же за столик, не положено… Ну? Советуйся!

Рассуждают.

– Где ты его видел?

– Сейчас только танцевал.

– Но сомневаешься, что это был он?

– Не сомневаюсь, он!

– А что ж тогда советоваться?

Они стоят среди танцующих, Конёк в тяжелом раздумье повел Ларису в танце.

– Но ведь он уплыл и не вернулся!

– Утонул?

– Не знаю. Да.

– Значит, танцевал не он? – Ларисе надоело. – Померещилось, Конёк! Всё!

Она даже попыталась высвободиться из его объятий, пихнув в грудь, но он не отпустил, только сильнее к себе прижал.

– Мы в спарринге работали, он в моем весе и левша… Усики у него и левша, еще одно отличие!

– Конёк, успокойся!

Помолчав, она сообщает:

– А я вот что подумала… Что ты очень наивный, Конёк. Он танцевал, а потом сбежал, как ты в зале появился!

– Чего это он?

– Да не хочет тебя видеть!

Она это выпалила Коньку в лицо, и он, помолчав, согласился.

– Да, Лара, так и есть, наверное. Только больше не называй меня Коньком, такая просьба.

– Никогда?

– Пожалуйста.

– Не буду, – кивнула Лариса.

И очень вдруг огорчилась. Всегда смеялась, что бы ни было, а тут губы дрогнули, лицо по-детски искривилось, и она поскорей уткнулась ему в плечо, скрывая слезы. Обняла одной рукой, в другой еще держала поднос.

Еле ее уговорил: “Сейчас спутник пролетит, идем смотреть, а то пропустим!” Покаялся: “Конёк я, так меня и называй, всегда буду только Коньком!” И вот они обычным своим тайным черным ходом выходят из ресторана на берег.