Милые мальчики

— У каждого напитка есть свои плюсы и минусы, — продолжал рассуждать я. — Вот и Королева тоже. Она ведь что раньше пила? Молодую можжевеловку, потом херес. А теперь полностью перешла на сухое красное. Поэтому у нее в последние годы такой хороший вид, и фигура стала гибкая, здоровая и стройная.

— Королева? Стройная? — уточнил старик тоном, недоверие в котором граничило с оскорблением королевского достоинства.

— Да, Королева очень постройнела, — встал Фредди на мою сторону, и старик окинул нас чуть ли не убийственным взглядом.

— Да, это правда, — сказал Тигр так внезапно, что я чуть не вздрогнул.

— А все почему? — гнул я свое. — Потому, что вино тяжелые и медленные соки из тела вытягивает. От вина хорошо выпекаешь — пирожок, конечно, черней чернил, но зато выходит тик в тик, каждое утро, и не по крошечке, не кашей, а этаким крепеньким корнишоном, огурчиком — и мочишься от этого тоже хорошо, от вина, так-то вот. А тяжелая слизь обращается в тяжелый газ, который покидает тело известным образом. — Вытянув губы трубочкой наподобие некоего воображаемого кларнета, я издал совершенно непристойный звук испускаемого ветра.

— Говорят, он гореть может, — оживился Фредди, ожидавший, по всей вероятности, что по программе предполагались фокусы. — Вверх поднимается. Совсем как газовая плита, — туманно добавил он. — Хоть поджигай.

— Нет, он тяжелее воздуха, — настаивал я. — В сосуде он стелется ко дну. Он не поднимается.

По какому-то случайному счастливому совпадению я — словно в ожидании явления Спасителя или Ильи-пророка — поставил на низкий кофейный столик лишний бокал, и он остался чистым и нетронутым. — Если я напущу в бокал газу, он в бокале и останется. Он его заполнит, но останется внутри. Наверх не поднимется. — Я встал, слегка расставил ноги, чуть нагнулся, приискал для округлого широкого отверстия бокала место, наиболее подходящее для проведения опыта и, держа его строго горизонтально, плотно прижал его отверстием к раструбу своего бомбардона[79], который, к счастью, кроме трусов был прикрыт всего лишь саржей панталон, довольно рыхлой — и спустил курок. Из моего мужского грота раздался сперва ничтожный, застенчивый посвист, за которым, однако, немедленно последовал глубокий, громкий, очень краткий и тем не менее полнозвучный, могучий раскат фанфар. Старик Альберт все еще не мог поверить в происходящее, но я намеревался быстро положить конец его сомнениям. Подавив нетерпение, я еще несколько секунд крепко прижимал бокал к заду, затем с неимоверной осторожностью потихоньку отнял его, очень медленно перенес на него свободную руку и, мгновенно прикрыв его ладонью, выставил перед собой, держа его одной рукой за ножку, а другой — плотно закрывая отверстие. Изнутри бокал казался покрытым неким жирноватым туманом.

— Есть он там или нет его? — спросил я и, поднеся бокал к лицу «старика» Альберта, сунул его прямо ему под нос, отняв прикрывавшую отверстие руку. — Тяжелее воздуха, само за себя слово говорит, — воскликнул я. «Старик» Альберт, вольно развалившийся на стуле, зашелся ужасным кашлем и попытался, вскочив, уклониться. Фредди Л. хохотал так, что потерял равновесие и свалился со стула, приземлившись локтем на коврик. Из стакана в ноздри мне ударила неописуемая, не оставляющая никакой человеческой надежды сортирная вонь. «Поистине неслыханным здоровьем надо обладать, чтобы ухитриться исторгнуть из себя этакую вонищу и вовремя остановиться», — пронеслось у меня в голове.

— Ну, есть он там или нет его? — снова спросил я, не давая себя провести. — Он там, или нет, скажите?

— Боже праведный. — Отрицать этого было невозможно, и старик Альберт, кашляя и отхаркиваясь, вынужден был прохрипеть согласие.

Глава восьмая Темная ночь