Миллениум

— Меня тут же усадили в микроавтобус, по-моему, «мерс». Я обливалась потом, еле переставляла отёкшие ноги и плохо соображала. В Москве стояла какая-то особая, тропическая духота. Врач по имени Алеся сказала, что обещают ночью сильный дождь, и это шикарно. Кстати, я не могу назвать вам адрес той клиники. Меня везли по тёмным улицам — ведь в Москве нет белых ночей. Я даже не пыталась сориентироваться. Со мной обращались бережно, как с драгоценным сосудом, из которого нельзя пролить ни одной капли. Клиника находилась в зелёной зоне, потому что утром из окна я увидела бурелом. Половина деревьев лежала на земле, а окно палаты, где я рожала, высадило упавшим тополем. Припаркованные у клиники иномарки разбились, как яички. Но всё это произошло потом, а во время переезда с вокзала Алеся делала мне уколы, пыталась подбодрить. Но схваток не было, и я боялась, что сегодня ничего не выйдет. Когда мы подъехали на пандус клиники, начало погромыхивать. Небо набухло тучами, всё затихло, а сердце будто бы сжала липкая горячая рука. Я ощущала витающий в воздухе кошмар, но приписывала всё сильнейшему волнению. Оформлением моим занималась опять-таки Алеся, которая предъявила фальшивый паспорт с моей фотографией. Мне велела откликаться на имя Лена. Целая бригада врачей занималась моей персоной. И то, что сын родился здоровеньким, — их заслуга. Безукоризненная чистота, светлые коридоры, просторные палаты, скоростные лифты — разве я могла надеяться на такой сервис в Педиатрическом институте, куда попала бы я по месту прописки в общаге? Все ласковые, предупредительные, самоотверженные. Конечно, медики имели за услуги от англичан, но какое мне дело до этого? Все акушеры проходили стажировку в США, были готовы к любому осложнению. Например, в банке этого Центра хранятся больше ста литров крови всех групп и резусов! Я согласилась на эпидуральную анестезию, чтобы не испытывать боли при схватках. Оказалось, что Алеся в машине колола мне стимуляторы. Я не буду утомлять вас подробностями, но через некоторое время подкатила первая схватка. И тут же я услышала за окном странное жужжание; потом — словно бы громкий вздох. А дальше — оглушительный вой, гул, треск, грохот, звон. Посыпались осколки стекла, сорвало жалюзи, на некоторое время погас свет. Молнии беспрерывно вспарывали небо, гром не прекращался ни на минуту. Я от ужаса орала, как резаная, несмотря на наркоз, заморозивший моё тело ниже пояса. В каждом раскате громе, в каждом порыве ветра я слышала проклятие себе за то, что делаю. Ливень ревел после этого в моей голове несколько дней. И в таких условиях врачам пришлось работать, причём многие методы они просто не могли применить. Например, наложить щипцы. Вадик был небольшим, но всё равно произошла заминка. Врачи посовещались и решили, что щипцовый младенец может не понравиться новым родителям. А я вырывала из вен иглы капельниц, пыталась вскочить с кресла и бежать куда-то без оглядки. Не надеялась вновь увидеть день, солнце, голубое небо. Была уверена, что мой апокалипсис свершился. Потом дали общий наркоз, и для меня всё пропало. Не могу точно сказать, каким образом появился на свет мой сын. Сказали, что в половине пятого утра, когда буря улеглась. Очнулась я в суперсовременной палате, рядом была сиделка, бросавшаяся выполнять каждое моё желание. Я не доставила своим благодетелям ни единой неприятности, и потому была премирована дополнительными благами — уходом в течение десяти дней после родов и возможностью вернуться в Питер авиарейсом за счёт фирмы. Розалия расцеловала меня в обе щеки и сказала, что новая мать ребёнка той ночью тоже лежала в Центре. И по документам чудесного младенца пятидесяти двух сантиметров ростом и трёх с половиной килограммов весом родила именно она. Теперь безмерно счастливым супругам можно было возвращаться в Лондон, а я имела полное право безбедно жить на полученный гонорар. Из тех самых денег я оплачивала послеродовую реабилитацию, летала в Иркутск, ставила родителям дорогие памятники. Уверяю вас в одном — я не пила, не гуляла, не покупала тряпки. Просто старалась жить немного лучше, чем жила до того. И радовалась, что не увидела сына, не познакомилась с ним, и потому не страдаю. Постоянно помню, что его там любят и холят. Рубецким повторила заготовленную легенду и попросила Феликса не препятствовать разводу. Он особенно не возражал; я даже удивилась странной покорности ранее буйного супруга. Потом, уже после того, как погиб Паша Новиков, поняла — он собирался мстить. Честно говоря, я не предполагала, что Феликс готов пойти из-за меня в тюрьму, пожертвовав карьерой и обеспеченной, беззаботной жизнью. Он потерял гораздо больше, чем нашёл. А я очень долго после этого болела. Перенесла несколько ангин, гайморит, потом привязалась непонятная аллергия. Закончилось всё воспалением лёгких, уже во время беременности Миленой. Мы с Феликсом поплатились именно за то, что каждый в своё время не сдержались и дали волю эмоциям. Не захотели понять друг друга. Да, если честно, и не могли бы этого сделать, потому что всегда были чужими людьми. Поженились только потому, что все так делают. Мы оба — не борцы. Росли в комфорте, при полном достатке; наши прихоти исполнялись беспрекословно. И мы с Феликсом оба сломались. Он уже сидит, и я, возможно, скоро сяду. Вы не имеете права скрыть мой проступок.