Миллениум

— Удочерение произведено, безусловно, с множеством нарушений, которые ещё нужно выяснить и доказать, и на это уйдёт много времени. Сейчас Хелена Лосс — дочь Елизаветы. И пока суд не признает удочерение недействительным, так оно и будет оставаться. Сама Лиза и слышать не желает о том, чтобы расстаться с девочкой добровольно. Она болезненно, страстно любит ребёнка, и это обстоятельство тоже нужно учитывать при выработке линии поведения в дальнейшем. Просто пренебречь чувствами вдовы я не в состоянии. И Валерия, и Лиза — жертвы. Если изъять ребёнка силой, теперь уже приёмная мать может наложить на себя руки. А мне хватит Лео, которой я был привязан. Не знаю, можно ли назвать это любовью, но я жалел её, переживал за неё. Я хотел ей только добра, а причинил зло. Я сделал бы для неё всё, что мог. Предложил даже заключить брак, чтобы поддержать, дать надежду, опору, веру. Но Лео приняла иное решение. Лиза Лосс главный упор сделала на то, что Валерия не сможет на уровне содержать ребёнка, и поэтому должна задавить свой материнский инстинкт. Ради счастья дочери она просто обязана оставить её в богатой семье, не лишать девочку всех этих благ. Лизе в сообразительности не откажешь; возможно, её проинструктировал Лукин. Лере нечем было крыть, и Лиза выиграла поединок без борьбы. И я решил дать Валерии возможность говорить с Лизой иначе. Да, я женился бы на ней, пусть из жалости. Я опоздал с этим предложением — надо было сделать его раньше. Тот разговор с Елизаветой морально убил Валерию. Я должен был глаз с неё не спускать… А я подумал, что дело поправимо, что можно ещё бороться. Мне кажется, она просто устала страдать. И ушла, чтобы никому не мешать. Ни Лизе Лосс, ни Валерию Вандышеву, который тоже мог предъявить права на дочку. Эти двое богаты, а Лера была бедна. Она не хотела грузить меня своими проблемами. Но, самое главное, она желала счастья своей дочери, хотела для неё обеспеченной жизни. Но, в то же время, не могла справиться с собой, отступить, смириться. В какой-то степени я понимаю её…

Артур подумал немного, достал из внутреннего кармана пиджака листок бумаги, протянул полковнику.

— Это копия её предсмертной записки. Оригинал забрал следователь, который приезжал сегодня ко мне домой. Я нашёл записку под подушкой Лео, когда пытался её разбудить. Мне очень трудно было поверить в то, что всё уже кончено. Я чувствовал, что она остыла, стала, как тряпичная кукла. Но всё равно тряс её, бил по щекам, давал нюхать нашатырь. Мы очень устали с дороги, после всех этих переживаний, и крепко заснули. Я — на несколько часов, а она — навсегда. Когда Лео выпила таблетки, я не знаю. Скорее всего, вечером, перед сном. У меня накопилось слишком много дел дома, и я отвлёкся. Позвонили мать и брат, потом — друг из Калининграда. А Лера всё это время была предоставлена самой себе…

«Наверное, так будет лучше для всех. Я давно уже лишняя на этой земле. Артур, прости меня за всё. Мне было так хорошо с тобой! Я желаю тебе огромного счастья. Прошу судьбу быть милостивой к моей дочери. Пусть жизнь Милены будет спокойной и долгой. Не осуждая меня. Твоя Лео».

— Дальше был написан адрес иркутских родственников, по которому следовало послать телеграмму с трагической вестью. Им же Валерия завещала и своё имущество — то, что сейчас находилось при ней, и другое, оставшееся в питерском общежитии…

Полковник вернул записку Артуру, тяжело вздохнул.

— Вот уж верно говорят — не родись красивой, а родись счастливой! Не дождалась, сорвалась… Артур, ты не в курсе — Лукин не угрожал ей? Не вынуждал покончить с собой? Вы же были всё время вместе.

— Насколько я знаю, не угрожал. Но всё равно Лукин — её убийца.

Артур говорил тихо, спокойно, но полковник вздрогнул. В голосе Тураева он явственно услышал клятву отомстить.

— Да, этот подонок многим жизнь изгадил.

Петруничев проглотил комок и снова, приподняв, бросил на рычаги трубку надрывающегося телефона. В голове у него постоянно звенело, будто неведомый мучитель надавил кнопку и не хотел отпускать.

— Уж ты прими у себя её родственников, утешь их, насколько сможешь. Помоги в скорбных хлопотах…

— Разумеется, помогу. Я сделаю всё, чтобы Валерия успокоилась там, где она сейчас. А как ваше здоровье, Александр Георгиевич? — вдруг резко изменил тему разговора Тураев.

Он видел, что полковник держится из последних сил — в отделе знали, что на семью начальника обрушился целый шквал трагедий, каждая из которых могла уложить немолодого уже мужчину в гроб.

— Может быть, потом поговорим? Завтра, через неделю?..

— Да нет, надо сейчас всё решить, — немеющими губами сказал Петруничев. — Ещё немного, и всё кончится. Этот этап жизни останется позади.