Милюков сразу же вступил в полемику по конституционному проекту, решительно высказавшись за однопалатный парламент, поскольку полагал, что двухпалатный был бы в условиях России консервативным, так как в верхней палате легче было бы утвердить представительство определенных классов, а это, в свою очередь, облегчило бы воздействие на нее исполнительной власти. Он полагал, что образцом (разумеется, не идеалом, ибо такового вообще не могло существовать) народного представительства могло бы служить болгарское однопалатное Народное собрание, созданное по Тырновской конституции. Правда, после доводов Кокошкина о многонациональном государстве он согласился, что в России двухпалатное народное представительство имеет свои преимущества.
В Кокошкине Павел Николаевич во многих отношениях встретил родственную душу. Пожалуй, ни о ком он не писал в воспоминаниях с такой теплотой: «Гибкость его мысли равнялась только твердости его основных убеждений. Он понимал значение политического компромисса, но знал и его границы. При некоторой доле личного доктринерства он умел защищать коллективное решение, раз оно было принято. Я не помню другого случая, когда взаимное понимание с кем-либо доходило бы у меня до предвидения общего хода мысли по всякому отдельному вопросу»{290}.
Вскоре после приезда Милюкова в Москву состоялось его первое публичное политическое выступление в особняке богатого дворянина Леонида Николаевича Новосильцева. Чтобы избежать полицейского вмешательства, было объявлено, что Милюков выступит с рассказом о своих впечатлениях от заграничной поездки. Однако, поскольку у Павла Николаевича была репутация (явно незаслуженная) «отчаянного революционера», от него ожидали своего рода публичной политической декларации, поэтому в небольшом зале, вмещавшем не более 350 человек, присутствовали самые разные слушатели — от крайне левых до губернского предводителя дворянства Петра Николаевича Трубецкого.
Публика была удивлена спокойным, примирительным тоном Милюкова. Главная мысль его выступления состояла в том, что конституционное развитие, утвердившееся на Западе, предпочтительнее революции, хотя само по себе может носить революционный характер, поскольку темп общественного развития ускоряется. Ничего крамольного в выступлении Милюкова не нашли даже высшие сановные деятели. Репутация «отчаянного революционера» начала постепенно сменяться образом примирителя, хотя и левого толка. С оттенком гордости, может быть, даже хвастовства Милюков писал в воспоминаниях, что процесс его «официального принятия в ряды московской избранной общественности прошел удачно»{291}.
Вслед за этим начались многочисленные доклады в разных аудиториях, от набитых людьми студенческих комнатушек до роскошных особняков, чьи владельцы не были чужды либеральных идей.
Милюкову особо запомнилось выступление на Смоленском бульваре в купеческом дворце вдовы коллекционера западноевропейской и русской живописи и скульптуры Маргариты Кирилловны Морозовой, усердно занимавшейся благотворительностью, покровительствовавшей театрам и литераторам Серебряного века.
Сама обстановка особняка свидетельствовала, что идеи либерализации проникли в самые состоятельные слои российского общества. «Великолепный зал, отделанный в классическом стиле, эффектная эстрада, нарядные костюмы дам на раззолоченных креслах, краски, линии — всё это просилось на «историческую» картину, — вспоминал Милюков. — Картина и была задумана, не знаю, хозяйкой или художником»{292}. О художнике было упомянуто не случайно. Присутствовавший на выступлении выдающийся живописец и график Леонид Осипович Пастернак (отец будущего писателя) хотел даже написать портрет Милюкова во время выступления. (Этот замысел так и не был осуществлен — художника увлекла другая тематика, но между ним и Милюковым сохранились дружеские отношения. Художник преподнес политику свою работу — литографский портрет Л. Н. Толстого, а сопроводительное письмо было написано профессиональным языком, так как, по мнению Пастернака, Милюков, «пробыв за границей много лет, знаком с графическим искусством»{293}.) Павел Николаевич говорил о необходимости создания в России партийно-политической системы, в которой либеральные силы заняли бы достойное место{294}.