Милюков

Общаясь с преподавателем из Японии и посещая его лекции, Павел Николаевич получил возможность сравнить свое освещение положения России преимущественно с использованием мрачных красок с явно патриотическим, если не сказать националистическим, настроем лекций японца. В условиях, когда отношения между Россией и Японией достигли крайней степени остроты, тот явно вел пропаганду, стараясь создать положительный имидж своей страны. Милюков понимал, насколько слабее оказывались его позиции, тем более что коллега его провоцировал, спрашивая, например, любят ли русские царя так же сильно, как японцы своего микадо…

Правда, Павел Николаевич довольно быстро убедился, что его непредвзятые высказывания и серьезный тон лекций, в отличие от явно пропагандистских эскапад японского профессора, не только обеспечивали благожелательную и внимательную аудиторию, но и способствовали его популярности. Его стали приглашать в местные клубы для выступлений о современном положении и внешней политике России, задавали вопросы о перспективах российско-американских отношений. Сам Милюков использовал эти встречи, чтобы пополнять разговорный американский лексикон, и к концу пребывания в Чикаго уже стал читать лекции, не пользуясь текстом, ограничиваясь лишь кратким планом или конспектом на английском языке, куда изредка заглядывал.

Имеются, правда, свидетельства, что Милюков читал лекции «слишком научно», в результате чего его аудитория постепенно уменьшалась. Но сам он был этим даже доволен — оставались люди, серьезно интересовавшиеся предметом^{265}.

Перед возвращением в Европу была достигнута договоренность с Крейном, что Милюков, чьи лекции понравились как студентам, так и их наставникам, приедет в США еще раз для чтения цикла лекций о балканских проблемах, главным образом о Македонии.

В связи с этим Павел Николаевич решил для пополнения информации летом 1904 года побывать в западной части Балканского полуострова, изучить социальное и политическое положение в районах проживания сербов, хорватов и словенцев. Конечно, в центре его внимания должна была оставаться Македония. Милюков стремился быть во всеоружии, когда вновь приедет в США читать соответствующий курс в осеннем семестре 1904/05 учебного года.

Возвращался он в Европу вместе с Крейном, с которым договорился посетить Болгарию и соседние районы Македонии. В сентябре — начале ноября 1903 года они побывали в Софии и других болгарских городах, но, по всей видимости, русские дипломаты отговорили Милюкова от поездки в крайне неспокойную Македонию. Он ограничился лишь подготовкой статьи «С македонской границы» для «Русских ведомостей»^{266}.

Зиму 1903/04 года Милюков провел в Лондоне, всё глубже погружаясь и в язык и нравы англичан, и в общественную жизнь страны. Особенно его интересовали богатейшие фонды библиотеки Британского музея. Павел Николаевич помнил о том, что он историк и что его «Очерки по истории русской культуры» всё еще не завершены (он остановился перед эпохой Екатерины II). С привлечением материалов, обнаруженных в этой библиотеке, тогда богатейшей в мире, той зимой был написан новый раздел «Очерков», долгие годы остававшийся последним, ибо приближалось время, когда историка повлечет за собой политическая волна.

Разумеется, в эту зиму продолжались встречи и с британскими политическими деятелями, и с русскими эмигрантами, в том числе с В. И. Лениным. Любопытно, что в воспоминаниях Милюков упомянул о ней не в главе о пребывании в Лондоне, а значительно ниже, в разделе о первой русской революции. Это не случайно. Сама по себе встреча особого впечатления на него не произвела и всплыла в памяти в связи с рассказом о революционных событиях 1905 года, в которых большевики проявили себя весьма активной силой. Милюков писал: «И даже Ленин, «сам» Ленин присматривался тогда ко мне как к возможному временному (скорее «кратковременному») попутчику — по пути от «буржуазной» революции к социалистической. По его вызову я виделся с ним в 1903 г. в Лондоне в его убогой келье. Наша беседа перешла в спор об осуществимости его темпа предстоящих событий, и спор оказался бесполезным. Ленин всё долбил свое, тяжело шагая по аргументам противника. Как бы то ни было, идея «буржуазной революции», долженствующей предшествовать социалистической, была у него и осталась надолго»^{267}. Любопытно, что во время встречи Милюков упрекнул Ленина в том, что «искровцы» осуждают революционный террор, который, по его мнению, мог бы сыграть мобилизующую роль. «Еще один-два удачных террористических акта — мы получим конституцию», — считал он^{268}.