Милюков

Базируясь на данных топографии, а также результатах археологических раскопок, Милюков показывал в своих лекциях, что наряду с основными переселенческими потоками, направленными на север, навстречу «южанам» двигались северные племена и таким образом происходило смешение; тем самым молодой ученый демонстрировал, что позитивные стороны и недочеты были как у Ключевского, так и у его оппонентов. Так или иначе, но Василию Осиповичу было доложено, что приват-доцент критикует его взгляды, и это внесло некоторое охлаждение в его отношение к ученику.

Критика с другого фланга последовала, когда Милюков опубликовал первую часть своих лекций по историографии (он несколько раз успешно читал этот курс начиная с 1886 года) — в приложении к журналу «Русская мысль», а вслед за этим самостоятельным изданием^{124}. На этот раз протесты раздались из кругов преподавателей Петербургского университета, где были возмущены, что автор покусился на авторитет одного из основоположников русской историографии Николая Михайловича Карамзина.

Действительно, отчасти под влиянием немецкой классической философии, отчасти в результате собственных наработок Милюкова в его курсе проводилась мысль, что следует отказаться от трактовки истории как случайной череды событий, к чему, по существу, сводился огромный двенадцатитомный труд Карамзина «История государства Российского», проникнутый официальной идеологией. Милюков не приводил пушкинскую эпиграмму на Карамзина, но, можно не сомневаться, знал ее:

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.

Милюков же доказывал необходимость поиска исторических закономерностей, причинно-следственных связей, отказа от повествования лишь о царствованиях и войнах. Рассматривая труды своих предшественников, он смело противопоставлял новаторские исследования (признаемся, с известным уклоном — в первую очередь те, которые осуществлялись в его альма-матер — Московском университете) консервативной традиции. В Петербурге возмутились. «Тревожить лавры историографа там считалось настоящей изменой традиции»^{125}.

На это недовольство Милюков особого внимания не обращал. Неприятнее было явственно проявлявшееся охлаждение Ключевского: если раньше Павла с женой радушно принимали дома и на даче ученого, то теперь эти встречи становились всё менее душевными, а затем и вовсе прекратились.

Милюков явно страдал, считая изменение отношения Ключевского к нему несправедливым. Учитель же стремился «обуздать» чересчур хваткого, по его мнению, молодого человека, воспитывал его в своей манере. На просьбу разъяснить ему причины такого охлаждения Ключевский 17 марта 1891 года отменно вежливо и сухо ответил: «Касательно Вашего положения в нашем университете, которое Вы желаете выяснить, я охотно дам Вам объяснения, какие только могу дать, как скоро Вы потрудитесь указать мне, что в этом положении представляется Вам неясным»^{126}.

О разногласиях с учителем Милюков информировал 22 апреля 1890 года Сергея Федоровича Платонова, попросившего его высказать мнение, можно ли обратиться к Ключевскому за советом по докторской диссертации: «Мы с Ключевским теперь в самых отвратительных отношениях, он проявлял уже не раз враждебность ко мне, в случаях настолько мелких, что надо уж было быть уж очень мелочным или уж очень раздражительным, чтобы не воздержаться от таких проявлений». За этим текстом чувствуется, однако, раздражение самого Милюкова по поводу какого-то конкретного эпизода, вызвавшего недовольство учителя. Далее в письме говорилось: «Итак, пользы не ждите; но вред может произойти при той болезненной мнительности, которая проявляется теперь у Ключевского по отношению к самым близким ему людям»^{127}.

О том, что речь шла о каких-то слухах или сплетнях, которым вроде бы поверил Ключевский и которые вызвали ответную крайне негативную реакцию Милюкова, свидетельствует новое письмо Платонову от 29 июля, где звучит глубокая обида: «Не дай Бог никому дожить до момента, когда жалкие микробы сплетен начинают хозяйничать в нравственном существовании, как в пустой квартире, оставленной жильцами, когда они действительно становятся губительными для существования»^{128}. Создается впечатление, что Милюков здесь чуть ли не по-детски упивается несправедливостью, проявленной учителем по отношению к нему, как будто до этого его никогда не обижали.