Милюков

В предисловии говорилось: «Автор назвал свой труд «Историей», хотя он хорошо сознает, что для истории революции в строгом смысле время не скоро настанет». Милюков не ставил главной задачей изложение фактов: «Читатель найдет здесь не столько картины и краски, сколько руководящие линии, основные штрихи рисунка»^{762}. Но поскольку любой анализ строится на комплексе фактов, важнейшие из них были использованы, хотя в центре внимания действительно находилось их истолкование, которое должно было привести в конечном итоге к осознанию поворота революции, по мнению автора, пагубного для страны. Милюков подчеркивал, что в основе его повествования лежат объективные факты, и в соответствии со своими позитивистскими установками ручался в правильности выводов, сделанных на их основании (что, заметим в скобках, далеко не всегда справедливо).

Автор предупреждал: на суд читателей выносится именно «история», а не «мемуары», время для которых пока не наступило, ибо живы и действуют участвовавшие в роковых событиях люди. Именно поэтому повествование шло от третьего лица.

И всё же мемуарный компонент был неизбежен. В этом состояли и преимущество книги, написанной активным участником событий, и ее слабость, связанная с субъективностью оценок. Известный историк Сергей Петрович Мельгунов писал, рассматривая позже новую работу Милюкова: «В свое время я готов был даже отчасти приветствовать («На Чужой Стороне» № 7) П. Н. Милюкова за то, за что его упрекало большинство критиков, видевших в его «Истории революции» односторонность и субъективность мемуариста (так, М. В. Вишняк видел в «Истории революции» Милюкова историю и философию участия в революции конституционно]-демократической] партии). Сам автор говорил тогда про себя, что он не хотел быть «только мемуаристом, добровольно отказался от некоторых преимуществ мемуарного изложения, чтобы тем приблизиться к выполнению задачи истории». И всё-таки автор в значительной степени оставался мемуаристом, и мне казалось даже достоинством то, что он не пытался в истории изменить свое умонастроение в период революции: он ретроспективно, за небольшим исключением, не ретушировал своих взглядов, что для мемуариста, конечно, является наиболее важным»^{763}.

В труде Милюкова предпринималась попытка проанализировать ошибки и пороки основных политических лагерей, но с оговоркой, что эти ошибки во многом обусловливались объективными причинами и были неизбежны. При рассмотрении этих причин Милюков неизбежно останавливался на роли народных низов. Разумеется, они не представляли собой сознательные и организованные классовые отряды, как утверждали большевики, но их нельзя охарактеризовать и как серую инертную массу. Нередко в результате безответственной демагогии толпа сокрушала всё на своем пути, но во многих случаях сама оказывала поддержку или пассивное сопротивление действиям политиков, которые поэтому вынуждены были строить свою линию с учетом позиции низов. Переплетение же интересов и мнений было настолько сложным, что результат почти всегда оказывался не тождественным замыслу.

Милюков пытался проанализировать глубинные противоречия, характерные для прежних веков русской истории и особенно ярко проявившиеся в революции 1917 года. Это, по его мнению, были противоречия между сильной государственной властью, обеспечивающей стабильность, но зачастую ведущей к социальному застою, и анархистскими тенденциями. Сам он до конца своих дней оставался твердым государственником.

И всё же, несмотря на враждебность к новым властям, Милюков считал, что революция принесла позитивные плоды — правда, лишь в отношении накопленного народом опыта: «Отойдя на известное расстояние от событий, мы только теперь начинаем разбирать, что в этом поведении масс, инертных, невежественных, забитых, сказалась коллективная народная мудрость. Пусть Россия разорена, отброшена из двадцатого столетия в семнадцатое, пусть разрушена промышленность, торговля, городская жизнь, высшая и средняя культура. Когда мы будем подводить актив и пассив громадного переворота, через который мы проходим, мы, весьма вероятно, увидим то же, что показало изучение Великой французской революции. Разрушились целые классы, оборвалась традиция культурного слоя, но народ перешел в новую жизнь, обогащенный запасом нового опыта»^{764}.