Милюков

Роль Милюкова в Думе определялась его личной близостью с наиболее влиятельными депутатами-кадетами — И. И. Петрункевичем, М. М. Винавером, Ф. Ф. Кокошкиным, Ф. И. Родичевым. К Петрункевичу Милюков относился трепетно, считая его не только патриархом, но и совестью партии. «Он во всех — даже в Милюкове — вызывал не просто уважение, а благоговейное преклонение», — вспоминала Р. Г. Винавер^{364}. Кокошкин концентрировался на общих, принципиальных вопросах, в основном связанных с государственным строительством. «Оратором он был необыкновенным. Несмотря на дефекты речи (он не произносил некоторых гласных), выступления Кокошкина слушались с напряженным вниманием. Говорил он просто, без жестов, даже без повышения голоса, но всё в его речи было ясно и убедительно»^{365}. Отношения же с Федором Измайловичем Родичевым порой складывались у Милюкова нелегко. Земский деятель и адвокат, член ЦК кадетской партии, пламенный оратор (его называли соловьем кадетской партии) подчас с думской трибуны критиковал не только правительственную политику, но и руководство собственной партии за недостаточный радикализм. Бывало, что он упорствовал в своих оценках, но чаще под влиянием убедительных рассуждений Милюкова и других коллег признавал правильность центристской линии. Вот отрывок из воспоминаний супруги М. М. Винавера Розы Георгиевны: «Яркая это была фигура! Сама внешность его была своеобразная: высокого роста, с круглой головой, с живыми выразительными глазами, всегда чем-то взволнованный, даже в дружеской беседе говоривший, как с трибуны, с выразительными жестами рук, он производил впечатление необычайной непосредственности»^{366}.

Текущий курс определяли, как правило, Милюков и Винавер — первый с исторической, второй с юридической точки зрения.

В самом начале работы Думы у Милюкова установились деловые отношения с некоторыми лидерами группы трудовиков. Он запомнил троих: Алексея Федоровича Аладьина, Ивана Васильевича Жилкина и Степана Васильевича Аникина^{367}. Но долго контакт с трудовой группой не продержался — она выступала с малореальными требованиями радикального решения аграрного вопроса и этим усиливала опасность роспуска Думы. Характерно, что Милюков запомнил только фамилии руководителей трудовиков (их имена и отчества восстановлены нами по другим источникам^{368}) — как видно, всерьез их не принимал, относился к ним высокомерно, хотя и сдержанно. Для этого у Павла Николаевича, безусловно, имелись основания: он был крупным ученым, знатоком художественной литературы и особенно изобразительного искусства, владел иностранными языками, тогда как трудовики существенно не отличались от тех, кто их послал в Думу, — малограмотных крестьян, скованных крепостническими пережитками.

Можно с уверенностью утверждать, что недостаточное внимание Милюкова и других кадетов к крестьянским представителям, фактический разрыв с ними уже через несколько недель работы Думы были одной из важных причин (наряду с радикализмом значительной части самих трудовиков) того, что в Думе не сложилось устойчивое левое большинство. В конце концов произошел раскол фракции трудовиков — образовалась отдельная крестьянская фракция из сорока депутатов. Милюков надеялся, что с ними удастся наладить какое-то взаимодействие, но времени на это уже не хватило.

Милюков сдержанно относился к деятельности в Думе особой нефракционной группы автономистов — представителей национальных движений поляков, литовцев, латышей и украинцев, — считая, что выдвигаемое ими на первый план требование национально-территориальной автономии на данном этапе не является главным и отвлекает Думу от решения общих для всех народов России задач. Это вызывало недоумение прежде всего у членов наиболее влиятельного национального думского формирования — Польского коло. Формально не входивший в него однопартиец Милюкова депутат-поляк Александр Робертович Ледницкий, которого никак нельзя было упрекнуть в польском национализме (он выступал за национальную автономию всех народностей России), даже обратился к Павлу Николаевичу через газету: почему в ответе на тронную речь не было ни слова по польскому вопросу? Милюков ответил, также в печати, что позиция кадетской партии по этому поводу не изменилась — она по-прежнему отстаивает предоставление Польше национальной автономии. О том, почему кадеты не настояли на включении этого требования в ответ на тронное слово, он предпочел умолчать^{369}.

В то же время Милюков высказывал мысль, что национальное освобождение (или автономия) тесно связано с добровольным вхождением национальных государств в федерацию или конфедерацию, вплоть до весьма отдаленного и труднопредсказуемого соединения всех независимых народов в одну общую конфедерацию. Отодвигая практическое решение национального вопроса в Российской империи, Милюков одновременно предупреждал об опасности национализма, превозносящего только свой народ как единственный в своем роде. Он с полным основанием заявлял, что в итоге национализм становится знаменем политической реакции.